Наш разговор время от времени сопровождался смехом. А как иначе с человеком, чьи картины не могут не вызывать улыбку? Они не отпускают. Заставляют вглядываться в детали. Очаровывают. Как и сам автор — Александр ЛЕВЧЕНКО, выставка которого («Праздника захотелось!» [16+]) открылась в стенах редакции газеты «Хакасия».
Художник и этапы роста
— Александр Григорьевич, вы к этому стилю написания наверняка не сразу пришли. Много понадобилось времени?
— Когда начинал, то знал, о чём писать, но не знал, как. Готов был даже сознательно подражать кому-нибудь, но в 1990-е годы отсутствовала какая-либо информация, поэтому пришлось самостоятельно заниматься стилистическими поисками. Было много неудачных экспериментов, которые потом уничтожил. Но каким-то образом попал туда, куда надо, году так в 1997-м.
— Вы же занимались с детьми в сельской школе искусств. Что не сложилось?
— Дети тут ни при чём, с ними сложились нормальные отношения. Но я тогда только начал активно писать пейзажи, ездил в лес на этюды, подолгу там работал. В конце концов между работой и творчеством начал назревать конфликт, и я подался в свободные художники. «Если будет всё совсем плохо, — думал, — то вернусь…» Но пока держусь.
— А что вы пытались донести до детей?
— Всегда есть варианты в учебных заданиях. Либо даётся свобода, либо предлагаешь конкретные темы. Задача — изобразить такие-то эмоции, создать соответствующее настроение. Сейчас я уже, честно говоря, подзабыл все учительские приёмы. Но это было интересно. Дети же, масса смешных ситуаций. Ребята с юмором, даже те, что из начальной школы. Чему-нибудь да и научишься у них.
— Вы окончили Суриковское училище. Есть мнение, что профессиональное образование мешает художнику найти свой стиль, прийти к своему видению мира…
— Я знаю отчаянных авангардистов, которых учёба в художественных училищах и институтах совершенно не засушила. Но долгая учёба, когда тебя держат в определённых рамках, в конце концов начинает сковывать. С одной стороны, ты растёшь профессионально, рисуешь всё лучше, но может случиться так, что в итоге начнёшь бояться экспериментов, поисков.
Зато в учебном заведении ты постоянно общаешься с людьми, выслушиваешь чужое мнение о своих работах… Тебя не просто ругают или хвалят, но и объясняют, почему это хорошо или плохо, всегда идут разговоры, споры. В любом случае ты растёшь, вырабатывается вкус, и это очень важно.
Я же после училища года четыре не прикасался к кисти и краскам, был совершенно разочарован в себе, своих способностях. Потом пришёл к печальному выводу: живопись — противное и скучное занятие, но всё остальное на этом свете — ещё хуже (смеётся). Пришлось опять начинать. Сначала пейзажи, потом свои композиции взялся сочинять.
— У вас есть картины, на которых вы как будто мстите за что-то авангардистам.
— Издеваться над кем-то не хочу, не мой стиль, а вот посмеяться, иногда довольно ехидно, — это с удовольствием. Тут, кстати, многих работ нет — самые хулиганские не попали на выставку.
Называю свой стиль русским народным реализмом. Реализм? Да. Народный? Да. Русский? Да. Хотя, сейчас вот подумал, тут больше подошли бы слова «советский» или «постсоветский».
— Что для вас «Чёрный квадрат» Малевича?
— Иллюстрация к философскому манифесту. Концепция развития искусства. Малевич предсказал то, что произошло через 100 лет после него. На самом деле это пророческая работа. Я подшучивал над ней в нескольких своих картинах… А почему нет?
— Чьи-то работы вам нравятся в интернете?
— В основном примитивистов смотрю, особенно из бывшей Югославии. У нас — Владимир Любаров, москвич. Валентин Губарев из Белоруссии, Юрий Шеров, Дина Ельцева.
А любимые художники… Ван Гог, конечно, и Пикассо.
— А какое кино любите смотреть?
— Я всякие импортные детективные сериалы с удовольствием смотрю, когда бездельничаю. А если что-то другое… В зависимости от, скажем так, настроения пересматриваю «Подполье» Кустурицы, «Терминатор-2». Творчество Эмира Кустурицы мне ближе всех.
Художник и самоирония
— Вы родились на Кубани, в тёплых местах, и приехали к нам, в Сибирь.
— Здесь я с 1987 года. Конечно, первая встреча с морозами в минус 40 сильно впечатлила. Но потихоньку привык... Последние несколько лет мне пришлось снова жить на Кубани. Должен сказать, что южный климат довольно-таки непростой. Когда меня спрашивают, как человек с Кубани может обитать в Сибири, всегда отвечаю, что тому, кто выжил в кубанскую жару, сибирские морозы по барабану, даже нравятся.
— Развал страны вы застали здесь. Какие, к чёрту, картины, когда у людей нет денег просто на еду...
— Умудрялся свои пейзажи менять на продукты, когда в деревне жил… Тогда продавались на рынках в Красноярске такие реалистические попсовые пейзажики китайского производства, которые всем очень нравятся. Но у нас в селе люди говорили: «Нет, мы хотим картину нашего художника!» Вот так.
В Сибири зрители совершенно другие, если сравнивать с южанами. Если взять среднестатистического южанина, который живописью никогда вообще не интересовался, и затащить на выставку экспериментального искусства, какого-нибудь, например, авангарда, он с ходу скажет: «Дерьмо! Уведите меня отсюда!»
Сибиряк в точно такой же ситуации постоит, подумает, если совсем непонятно, постарается обсудить с кем-нибудь, по возможности, с автором... Вполне вероятно, он тоже скажет в итоге: «Дерьмо!», но скажет это обдуманно и сопроводит какими-то аргументами. Сибиряки гораздо рассудительнее. И гораздо восприимчивее к живописи.
— У вас ведь темы очень близкие народу.
— У меня много сюжетов появилось, когда начал жить в деревне. Но зародились раньше, во время проживания в частном секторе Красноярска — та же деревня, в принципе... Тогда я ещё был студентом. Удивлялся, когда человек, который никаких вузов не оканчивал, мало где бывал и мало чего видел в жизни, вдруг говорил невероятно глубокие вещи об искусстве. Не демонстрировал знание имён известных художников, а именно невероятное понимание искусства показывал.... Поневоле вспомнишь Довлатова.
— А он, судя по всему, ваш любимый писатель.
— Довлатов? Конечно. Любимая книга — его четырёхтомник. Дело не в одном юморе, хотя он у Довлатова высочайшей пробы, главное у него — потрясающая доброта. Обожаю «Заповедник», «Иностранку». Недавно отыскал в интернете аудиоверсии трёх его вещей в авторском чтении. Нашёлся человек — отреставрировал записи, выложил для всеобщего пользования.
— Сергей Донатович был человек увлекающийся. В общем, не без вредных привычек. И, глядя на ваши картины, приходят мысли похожие.
— Случается... У меня «заслуг» в этой области на несколько человек хватит. Но мои нежные чувства к алкоголю вполне уживаются с увлечением спортом, утренняя зарядка у меня часа полтора занимает… Жене говорю, что это называется активным образом жизни (смеётся). Она в крайне эмоциональной форме не соглашается.
Кстати, что художники всегда пьяными рисуют — миф. Поверьте, ничего не придумывается и уж тем более не рисуется в сочетании с алкоголем. Как-то устроил нечто вроде опроса среди художников: кто рисует, выпивая? Оказалось, что никто, причём трезвенников в числе опрашиваемых не было.
— А Кубань есть на картинах?
— Нет. Понимаете, сибиряки здесь видят Сибирь, вроде как весь антураж знакомый. Человек из Центральной России, к примеру, тоже узнает в сюжете родные места, там примерно такие же дома и всё остальное. А Кубань — это всё-таки конкретная территория, её сюжеты будут понятны только местным зрителям.
Художники, кстати, выражение «пишу картину» стараются не использовать, особенно в разговорах с коллегами — очень уж пафосно звучит. Обычно говорят: «Красил картинку». «Писать картину» — будто бы ты уже достиг уровня Левитана и определил место в вечности своей работе. Самоирония — вещь необходимая для людей так называемых творческих профессий.
Но сейчас время серьёзное, ирония и самоирония не просто не востребованы, они вызывают раздражение и подозрение. И что ещё неприятно и странно — в контексте происходящего некоторые работы совершенно меняют смысл.
— Любимая картина есть у вас?
— Из тех, что здесь выставлены… «Сельские электрики», наверное. Пожалуй, она в большей степени, чем другие, получилась так, как и задумывалась.
— Как рождается произведение?
— Композиция до-о-олго продумывается, прорабатывается. Сначала с карандашом на большом листе бумаги, потом переносится с помощью копирки на холст. Что касается непосредственно живописи — у всех своя техника. У нормального художника солидного возраста и стажа должно быть наработано определённое количество приёмов, помогающих эффективно и быстро достигать поставленных целей. Но у меня этого до сих пор нет (смеётся). Получится или нет очередная работа — да кто её знает?
— На ваших картинах рыбалка, охота. Вы тоже увлекаетесь?
— В качестве зрителя разве что. Я просто за всем этим наблюдал в деревне. Ты непроизвольно выхватываешь такие кадры из жизни, запоминаешь их.
— А портреты?
— Портретист я плохой, может, оттого, что мне этот жанр совершенно не интересен. Пару раз работал на заказ, люди просили их нарисовать в моём стиле. Мне это больших усилий стоило и времени. С тех пор отказываюсь.
— Значит, вы своих друзей и знакомых не включаете в сюжетную линию.
— Нет. Обычно беру тот типаж, который подходит этому сюжету.
— В среднем на одну картину сколько времени уходит?
— По-разному. От двух-трёх дней до года. Бывает, работаешь-работаешь, потом бросишь, а через год вернёшься к ней.
Художник и работа
— Александр Григорьевич, вы каждый день работаете?
— Нет, я заезжаю в мастерскую на три-четыре дня, потом дня три провожу дома. Но и там без дела не сижу: придумываю что-нибудь, делаю наброски карандашом. Или торчу в интернете, смотрю, что нового появилось в мире музыки…
— Какие у вас музыкальные предпочтения?
— От рока 70-х до индастриал-метал. Последние годы стараюсь отслеживать новинки рок-направления, которое называется дэт-кантри или готик-американа.
Раньше всегда работал под музыку, сейчас предпочитаю под разные лекции, в основном по истории, касающиеся Великой Отечественной войны и в целом Второй мировой.
— История в школе была любимым предметом?
— И она тоже. Геометрия, как ни странно, нравилась. Литература и английский. А вот с рисованием у нас в городе Гулькевичи почему-то были проблемы. Появлялись изостудии, но через месяц закрывались. Поэтому я начал всерьёз учиться рисовать только после школы. Поступил на годичные курсы художников-оформителей в Краснодаре. Там базу хорошую давали: и рисунок, и живопись...
— Тему для ваших сюжетов могу подсказать — хоккей с мячом. Популярный вид спорта в Красноярске. Можно и таким образом его популяризировать.
— Ни разу не ходил на стадион. А вот батя у меня был фанатом, следил за спортивными новостями. Он в своё время физкультурный техникум в Ленинграде окончил, а во время службы в армии побывал в звании чемпиона Военно-морского флота СССР по классической (греко-римской) борьбе.
— Ваши родители кем работали?
— Школьные учителя. Мама, Лидия Александровна, преподавала русский язык и литературу, отец, Григорий Иванович, — рисование, черчение и труд.
— Так вот откуда у вас художественные способности.
— Ну да... Они с Дона на Кубань перебрались из-за климата. Он больше отцу подходил по состоянию здоровья. Мама — казачка, с хутора Рогожкино, папа из села Кугей, это Ростовская область.
Есть у меня старший брат, Михаил, живёт во Владивостоке, моряк, разумеется. Попал туда по распределению после мореходного училища, и ему понравилось.
— Можете дать совет молодым художникам?
— У меня даже дочери дать совет не получается — не слушается. Она в институте искусств учится, на отделении керамики. Я её пытаюсь направить на сюжеты современные, где всякая ирония-постирония. Но у неё собственные эстетические предпочтения, которые вполне убедительно в споре может отстоять.
Вот говорили об образовании… Да, оно кому-то мешает, кому-то помогает. Приведу пример. Мы с коллегой как-то общались со студентами Мюнхенской академии, нам сказали, что их примерно до третьего курса учат всякому творческому раскрепощению, свободе... А потом начинают учить непосредственно ремеслу, то есть умению писать и рисовать. У нас всё наоборот: пришёл человек в художественную школу, его посадили перед натюрмортом, состоящим из кувшина и яблока… И будет он эти кувшин с яблоком годы и годы рисовать, поскольку являются основой всего и с них всё начинается.
— У вас была выставка не только в Германии, но и в Греции. У иностранцев какая реакция на ваши картины? У них же другой менталитет.
— Да, там совсем другие культура и традиции. Мне в Германии сказали, что многие картины воспринимаются, как иллюстрации к каким-то незнакомым русским сказкам. Пришлось менять названия работ, делать их такими, чтоб раскрывали и поясняли сюжет.
— Как жена оценивает ваши работы?
— Первый критик. И самый суровый. Я ей показываю все свои сюжеты, когда они ещё в стадии разработки. Ошибки находит, говорит, как нарисованное воспринимается со стороны, каким образом его будут, скорее всего, интерпретировать.
Художник и поэт
— Александр Григорьевич, вы ещё и стихи пишете. Есть у вас одно такое: «Водка, сало,/ Да баба нехилая.../ Что ещё философу нужно?» А что ещё нужно художнику?
— Тишина и спокойствие. Чтобы никто не мешал работать.
— А как же муза? Чтобы немного посидела и ушла.
— Нет, дома пускай сидит.
— А у вас своя мастерская?
— Давайте я расскажу об этом как будто со стороны. Есть в красноярском Академгородке одно необычное место — вроде нормальный автосервис. Но при нём имеется… мототеатр — проект Александра Елагина, директора автосервиса. Также есть мастерские двух художников и небольшой музыкальный клуб, где иногда бывают концерты местных групп. Проходили там и спектакли, литературные вечера… Вечер христианской поэзии как-то случился.
Также на территории автосервиса снимали фильмы. Бывали музыкальные коллективы из других мест — группа «Хартыга» из Тувы, Саянхо Намчилак (тувинская певица, живёт в Австрии).
Мототеатр обычно выступает в Красноярске, но года три-четыре назад у них были гастроли по Крыму, Чечне, ещё где-то по югу страны.
— А стихи давно начали писать?
— В 90-ые, когда ещё жил в селе Казачинское. Писал пейзажи в лесу, по семь-восемь часов в полном одиночестве и тишине. Сначала было непривычно и тяжело, даже купил себе радиоприёмник, который ничего не принимал, а через неделю вообще сдох. А потом привык быть в тишине и одиночестве так, что до сих пор не могу отвыкнуть.
Первое стихотворение написал, когда сидел дома и работал над натюрмортом. Пришли строчки — зафиксировал. Прочитал жене. Она сказала: «Дурак, конечно, но стихотворение смешное». Так дальше и пошло... Продолжалось лет десять, в итоге получилась книжка «Валенки самурая». Издали под псевдонимом Ле Вчен Ко. Ну и публикации были — в красноярских литературных альманахах, в московском журнале поэзии «Арион», даже в двух польских альманахах — опубликовали оригинал и перевод.
— Подождите, вы же подражали китайской поэзии?
— Да, мне нравится китайская поэзия. Специально искал переводы советского китаиста Льва Эйдлина и переводчиков его школы. Они переводили без традиционной европейской рифмы, но сохраняя поэтический ритм. Это очень красиво читается и звучит... И древние китайцы на удивление близкими показались с их проблемами: дети непутёвые, Конфуция не читают, всё бы им по улице бегать да играть, одно утешение вечером пойти к соседу, сливового вина выпить... Полторы тысячи лет прошло, а как будто про нас (смеётся).
— Есть мечта?
— (долго думает) Не знаю даже. Может быть, поучаствовать в каком-нибудь международном фестивале художников-примитивистов, в грандиозной выставке, где соберутся коллеги из разных стран. Когда-то давно меня даже приглашали на подобное мероприятие в Польшу, но я тогда не мог, ухаживал за больными родителями. Сейчас нашей планете, похоже, не до художественных фестивалей, особенно международных... В любом случае, если говорить о понимающем зрителе, что для художника очень важно, то для людей заграничных я экзотичен и малопонятен, и мой зритель здесь, в нашей стране.
Записал Александр ДУБРОВИН
