Леонид Горбатов — научный сотрудник музея «Улуг Хуртуях тас», кандидат исторических наук и... действующий шаман. Явление для наших дней редкое. Приблизиться к пониманию его внутреннего мира, живущей там гармонии достаточно сложно. Но хотя бы попытаемся.
«Лёней назови»
Место, где родился и вырос — исходная точка любой судьбы. И если коротко, то...
— Это Малые Сыры Аскизского района, предгорное село, — рассказывает Леонид Васильевич, — сегодня там осталось совсем мало домиков, а раньше — четвёртая ферма Баланкульского овцесовхоза, в те времена количество овец доходило до 16 отар. Мы с детства были там на подхвате, начиная с шести лет пасли овец. Нас в семье было четверо парней: всё как положено — и труд, и нормальное мальчишечье озорство. Отец из ссыльных белорусов. Рассказывали, что деда вовремя предупредили о раскулачивании: он за ночь скот раздал по родне... И уже в Сибири, в хакасском селе, отец мой вырос и со временем познакомился с мамой.
Если следовать скупой строке биографии, Леонид по окончании Аскизской школы-интерната какое-то время поучился в Москве, затем приехал в Новосибирск, где и окончил исторический факультет НГПУ. В прошлом году в Томске защитил кандидатскую диссертацию. Тема исследования: хакасская народная медицина, чем род мамы Леонида Горбатова занимался на протяжении многих и многих лет.
Так распорядилась судьба, что белорусские гены в мальчике «дремали», а вот хакасские ярко заявили о себе... Бабушку Ольгу Маганакову (Чистанову) власть тоже умудрилась сослать — из Сибири в Сибирь же: из Малых Сыр в Иркутскую область, чуть ли не как «политическую». Но спустя какое-то время Ольге удалось оттуда выбраться. И традиционные народные знания, точнее мировосприятие, которое бабушка вкладывала во внуков, легли на наследственно-благодатную почву. Но это чуть позже — сначала Лёне предстояло появиться на этот свет.
— Знаю по рассказам мамы, — вспоминает Леонид Горбатов. — «Перед родами Ольга взяла меня за пульс, — поделилась в своё время мама, — и сказала: Ленин родится! Лёней назови». Свет увидел я дома, бабушка Федора Майногашева (повивальная бабка) пуповину перерезала сосновой щепой. Ни ножиком, ни ножницами нельзя: жёстким человек вырастет. И потом всегда, когда меня видела, давала (помните?) такой большой рубль с профилем Ленина.
Понятно, что вождь мирового пролетариата был совсем даже ни при чём — лишь как абстрактный символ большого человека.
— В школу меня отдали позже, потому что родители хотели подольше сохранить ребёнка от светского образования, чтобы оно не «перешибло» другое, генетическое традиционное. Ведь и к маме, когда не стало бабушки Ольги, люди приходили за исцелением. Мама всё же советский человек, она знала, чем такие дела чреваты, власть этого не любит. И нас с братьями учили молчать. Теперь понимаю: чтобы сохранить судьбу, а может, даже жизнь. Эта «передержка» от школы на пользу пошла. Я до сих пор верю, что есть три мира и многое другое, что с детства впиталось.
Шаманская болезнь
— О шаманской болезни я не знал, что это такое — никто не говорил. Но лет в 13 — 14 стало вдруг сложно учиться в школе, появились какие-то другие ощущения, даже не знаю, как точнее сказать... Одно время я не мог ничего запоминать. Вместо этого в голове появились иные знания, хотя они внутри меня были всегда. Как будто ты главное знаешь, остальное же — лишнее, ненужное, много суеты, ничего этого делать не надо. То, что учил на уроках, помнил. А самое страшное — мог забыть имена родителей, друзей...
— Может, их имена не соответствовали внутренней сути человека?
— Да, наверное. Про меня уже много говорили — одно слово, внук бабушки Ольги (её хакасское имя Илҷiрбе — цепочка, считай, наследство). Я себя частенько странно вёл, видел мир по-другому: моё восприятие не ложилось на общепринятое внешнее. Иногда не ходил в школу, потому что знал: учителя нынче не будет. Почему знал? Не знаю! Ребята потом: ой, зря сходили, учитель заболел. Обзывали меня, конечно. Йогом, например.
— Ну и внешний мир особо не отвлекал от новых переживаний?
— Какое-то время общение у меня было ограниченное. Сельская община — она же закрытая на самом деле. Тем более в наше отдалённое село тогда мало кто ездил. Если грузовая машина с доярками протарахтит — уже событие. Ещё и поэтому восприятие мира, что сказками, рассказами вложили, как-то во мне органично улеглось. Шаманская болезнь продолжалась два-три года. Но за этот период я активно общался со старшим братом. Он умеет многое, но, скорее, в практической плоскости — хорошо знает тайгу. Способы выживания в ней, травы, ну и как, например, укус собаки полечить, как поправить голову... То, что у нас в семье было, что знали все. Но сейчас так обширно использую это только я.
— Ну а тогда, во время шаманской болезни, острее почувствовали природу, людей?
— Я стал видеть внутреннюю суть людей, понимать природу заболеваний. С болезнью ведь можно разговаривать, договориться с ней. Каждая болезнь — это своего рода дух, и она сама знает, чем её лечить, чем убрать. К слову, это понимание, пожалуй, самое интересное и в моём нынешнем научном исследовании. Но кроме высоких материй, — смеётся Леонид, — есть и другое: потерялась, допустим, у кого-то корова, нет, чтобы в поле поискать её, приходят ко мне: «Лёня, погляди, где моя корова».
Подсказки природных сил
— Сегодня вы примирили две свои ипостаси — шамана и учёного?
— Я научился переключать это, точнее, свой внутренний мир, свой взгляд на мироздание переводить в нужный контекст реалий. Легко это не даётся, ведь не выключатель же на стенке давишь.
— Леонид Васильевич, а почему вы сделали своей профессией историю?
— Скорее, истоки такого интереса из семьи. Когда я понял, что мой мир, мир моей семьи и мир моих соседей отличаются, мне стало любопытно: почему это так? И тут пошли чисто исторические пласты — временные, этнографические, антропологические, географические и так далее.
— В частности, взгляд на традиции и что происходит сегодня?
— А на дворе происходит глобализация. Общая, без преувеличения, уже планетная жизнь, представления, взгляды, ценности и приоритеты, чувства даже проникают в каждого из нас, в том числе в сельчанина, хотя ещё недавно село было традиционным. Кажется, всё под глобальным контролем. Это плюс установки официальной науки в определённой мере создают ощущение неуязвимости социума. Я же считаю, что наши природные духи, божества сильнее, чем общие иллюзии человечества. И доказательство тому — катастрофа на Саяно-Шушенской ГЭС (подобных примеров великое множество). Вода обладает собственным сознанием, она показала: что бы человек ни думал, стихия сильнее. И даже сегодняшняя пандемия — знак для нас: не туда идём... Но мы видим лишь внешние проявления, не зная сути: много какой-то лжи, несправедливости. Согласно же традиции в жизни есть место правде и даже... чуду!
— Выходит, прямые знания (знаю — и всё), переданные и кровью, и традициями предков, ещё не задавлены той же глобализацией?
— Эти знания, как правило, выживают, и выживают вопреки. Экзамен временем уже прошёл, выдержку они получили. Значит, придёт новое время и эти знания откроются, восстановятся.
— Вы это знаете и как учёный?
— Знаю как человек. Конечно, учёные просчитывают будущее, но это дело неблагодарное, те же футурологи попадали пальцем в небо. Между тем наша природная сила, сила сознательных стихий очень мощная. Она даёт нам подсказку, что делать можно, а что нельзя. И всегда, когда человек забывается (а мы склонны забываться, чуть комфорт какой-то маломальский ощутим), эти стихии, эти природные боги дают нам знак.
Страж ревностный, страж принципиальный
— Но, говорят, шаманов, способных понимать знаки, говорить с духами, практически не осталось? Не считать же тех, которые объявили себя оными, следуя моде на эзотерику и спрос?
— Действительно, поколение старых шаманов практически ушло, знания пропали, точнее, понимание о знаниях. Объясню на примере. Мы прекрасно знаем, что, допустим, ячмень на глазу — это стафилококк. А бабушка плюнет, фигушку покажет — и этот стафилококк уйдёт. Ну как это просто словом или чем-то ещё можно убрать инфекцию? Вот такие «переходы» знаний (когда понимаешь, как это работает и почему) и потеряны. Приёмы остались, а понимание сути процесса ушло. Вот от того и страдаем сегодня. Когда-то моя мама, мудрая женщина, напутствовала: «Ты же видишь, знаешь, пусть другие тоже это делают, научи. Не надо жалеть этих знаний, потому что твоя задача и тех, кого ты научишь — вернуть воина в строй». «Почему ты так говоришь?» — спросил я её. «Ну вот деревня, покос. Семья должна быть для всех этих работ большая. Один выбыл — два, три дня косить не может. А все из-за этого будут зимой страдать. Шаман же быстренько больного собрал, сколотил, кукиш болезни показал — иди работай!»
Так что шаманы будут, они уже рождаются, востребованные новым миропониманием. Сегодня их много и в Москве, и в Токио, и в Сингапуре... Почему-то думают, что настоящий шаман должен сидеть в яранге или юрте, ещё где-то там у чёрта на куличках. Но можно и в джинсах, и на 24-м этаже... Наличие шамана (отбросим досужую шелуху вокруг его образа) — не прихоть, а необходимость. Потому что сегодня лишь шаман может видеть объёмный мир, у него есть ключик к языку духов. Шаманом быть сложно. Шаман — это ответственность. Это хранитель. Ревностный хранитель, принципиальный хранитель. С детства помню, мне говорили, что человеку свойственна заносчивость, особенно шаману. Но над шаманом тоже есть сила, которая может отнять его знания, если он их использует не во благо. Некоторые сегодняшние шаманы это забывают.
— Перефразирую: каков приход, таков и поп.
— И тем не менее «приход» (то есть состояние умов в обществе) постепенно, но меняется. Когда я в Томске защищал диссертацию, ко мне было много вопросов от докторов наук. Для них это было своего рода открытием: как это человек традиционных понятий становится светским, принимает все «стороны медали», соединяет их. Оказывается, у нас в стране три человека, будучи признанными шаманами, получили учёную степень. Один где-то у хантов и манси, второй в Туве, и вот я в Хакасии.
— У шаманов есть какое-то объединение, сообщество?
— Что-то типа профсоюза? Нет. Шаман блюдёт в первую очередь свою территорию: один — в пределах села, другой — района, республики, а кто-то — до Ледовитого океана... Это зависит от силы и возможностей шамана: сколько кому дано. Общее камлание случается, но только в том случае, когда есть большая необходимость. И каждый сам решает, будет он участвовать или нет. Главное — хранитель всегда стоит за народ. Даже сегодня, хотя большинство людей этого не понимают и не осознают, без шамана будет трудно.
— Многие отказывались от шаманского пути?
— Многих, особенно в советское время, никто и не «открывал» как шаманов. Их считали в лучшем случае чудаками, а порой и в психушку укладывали.
— Какие-то вещи для повседневных нужд приходится делать?
— Да, например, остановить подтопление или вызвать дождик. Но стараемся лишний раз не вмешиваться в работу природных сил, им, силам, виднее.
— Леонид, ваш отец-белорус не чувствовал себя несколько чужим, живя по традициям хакасского рода, тем более такого непростого?
— Здесь главное, что в основе традиций всех народов — безусловное нравственное чувство. Да и жил-то отец с женой и тёщей знахарками, куда ему деваться? Начинаешь воспринимать как обыденность, как норму. Я же другого вообще не знал, к тому же хакасским языком владею в совершенстве (без чего и традиции невозможны), свободно говорю и на качинском, и на сагайском диалектах.
К слову, в Абакане много учёных, прекрасно знающих родной язык, но не владеющих его сутью, соком. Особенно ярко эта суть, этот сок проявляются в юморе народа. Вообще хакасский язык не прямой, он оборотистый, он сложный, как характер. В народе есть правило — прямо никогда не говорят, а исподволь. В первую очередь, чтобы не дать человеку почувствовать, что он чего-то не понимает, чтобы тот сам догадался. А когда догадается — вот, мол, сам придумал. Зато уважение какое, и человек в свои силы поверил.
Почти анекдотическая ситуация, но с последствиями: в библиотеке нашего села была только одна иностранная книга, и та... на турецком языке. Мама мне показала, как читается (раньше в хакасском была латиница). Прочитал я ту турецкую книгу. Зато гораздо позже в Турции мне хватило трёх дней, чтобы свободно заговорить на этом языке. Как и на тувинском, да на любом тюркском. Видимо, способность к языкам передалась от бабушки Ольги. В ссылке она жила рядом с литовцами и эстонцами. Врачей-то там не было — обращались с болячками к бабушке, и она со всеми говорила на их родном языке.
Внутри народного бытия
— Леонид Васильевич, как, хотя бы приближённо, можно описать состояние изменённого сознания при камлании?
— Это состояние без аналитического восприятия — скорее, ближе к трансу. Сравните, любую музыку мы всё-таки можем анализировать: вроде похоже на это, нотка такая вот... А горловое пение, к примеру, это первозданные природные звуки, они без анализа идут сразу в душу, вот что интересно. (Это народы мира сохранили в себе, в том числе благодаря эпосам.) Так и при камлании — возникают образы, иногда слова, иногда звуки... Когда анализируешь, так или иначе что-то придумываешь. Когда же анализ выключен, оказывается, «там» есть ещё какое-то знание, которое к тебе приходит.
В школе, институе мы структурируемся, нас ставят в определённые рамки. Они, рамки, заданы — к чему напрягаться, искать неизведанное, да в которое ещё и не способен поверить? А шаманские знания, восприятие мира дают принципиально новые моменты в нашей жизни. Сегодня идёт (и этого нельзя не заметить) сближение науки и, скажем так, сакральных знаний, понимание неоднозначности и объёмности бытия. Шаманизм оставался долгое время непознанным вообще. А человек чего боится (и отрицает)? Того, чего не знает. Когда узнаёт, становится ясным, что шаманизм может дать очень многое. Той же медицине. (Вспомним, к сравнению, как долго отрицали китайское иглоукалывание.)
— Шаманизм — не конфессия?
— Это азбука всех конфессий. Потому что каждая религия с чего-то начиналась, а начиналась она с народных верований. Эти знания такие древние, такой мощный пласт, что его уже не выкорчуешь из человека. Язычество — не безбожие, это термин такой — передача знаний с языка на язык, устная традиция. Хакасский народ издревле понял, насколько точны такие знания. Ведь каждый человек (каждое поколение) старался сохранить суть. Разными словами, но суть.
— Почему хакасы приняли именно христианство?
— Я сам долго над этим думал. Ведь были попытки насадить у нас ислам, буддизм. (К слову, в Хакасии христианство началось с Аскиза: Аскиз-река стала Иорданом для целого народа, в том числе для 600 шаманов.) Конечно, и хитрость была — от налогов уходили. Но главное не в этом: христиане стали открывать школы, образовывать людей. Ни одна другая конфессия этим не занималась. И тогда совет старейшин (мудрейшие люди!) принял такое решение. Потому что христианство даёт знание, даёт свет. Дополняя, в свою очередь, традиционную картину мира другими знаниями. Зачем себя ограничивать в учении и восприятии? Одно другому не мешает: фундамент (шаманизм) и просвещающая христианская вера.
— И в том же русле: долой рамки — ваша кандидатская диссертация?
— Повторю, знания, в данном случае шаманские, должны служить народу, не надо их прятать, надо вернуть к изначальному назначению. Мне хотелось дать научную основу этих знаний. В течение 20 лет и больше я собирал материал, обобщал, сравнивал и анализировал, работал в архивах. Итог — диссертация «Хакасская народная медицина», её история. Она отличается от традиционной медицины других народов, нигде она не была столь развита и столь востребована, как у хакасов. В соседней республике, к примеру, много монгольской медицины, есть определённое влияние тибетской. У нас же гораздо больше своего: потому что было огромное количество шаманов, причём каждый со своей специализацией: шаман-лекарь, шаман-воин, шаман-звездочёт, шаман, лечивший пением, костоправ, травник и так далее. (И мужчины, и женщины.) Мощные специализации. Это всё надо было показать, доказать, научно обосновать.
Можно быть академическим учёным, приехать в деревню, изучать народ. Но такой учёный не сможет узнать всё до конца, он увидит только внешние проявления, приёмы. Мне же повезло: я долгое время жил в традиционной культуре, был и остаюсь внутри неё.
Татьяна ПОТАПОВА
Аскизский район
