Есть такие люди, которые в представлениях не нуждаются. Назовёшь фамилию — и этого вполне достаточно, чтобы понять, о ком идёт речь. Владимир Николаевич Штыгашев — как раз из когорты таких глыб. Сегодня председателю Верховного Совета Хакасии исполняется 80 лет.
Откуда корни?
— Отец мой родом из Хакасии. Правда, тогда улус Матур, где он родился, относился к Томской губернии. Половина Таштыпского района в те времена входила в её состав, — рассказывает Владимир Штыгашев. — В Матуре родственники жили по отцовской линии. Один из них — это отец Иван. Он был дядей моему отцу. Иван Матвеевич Штыгашев — священнослужитель, миссионер. Он и строительству церкви поспособствовал в Матуре, и появлению церковно-приходской школы, где сам же и преподавал. Окончил Иван Матвеевич Улалинское центральное училище в Горном Алтае, Казанскую инородческую учительскую семинарию. Он перевёл Библию на шорский язык, подготовил «Шорский букварь для инородцев восточной половины Кузнецкого округа». «Записки о путешествии в Киев, Москву и её окрестности», «Записки кондомского миссионерского священника И. Штыгашева за 1894 год» — это тоже он написал. 2016-й был в Хакасии объявлен Годом Ивана Штыгашева.
Кстати, 29 сентября этого года в Матуре был освящён храм в честь Амфилохия, епископа Енисейского. Строился он четыре года — на пожертвования людей, местных предпринимателей. Можно сказать, та церковь, что когда-то была в Матуре, возрождена.
А корни матери — по линии Фатьяновых — из Владимирской губернии. В Хакасии её семья оказалась благодаря деду. Лука Иванович его звали. Он был человеком предприимчивым. Когда началась Столыпинская аграрная реформа, семьям, переезжающим в Сибирь, давали подъёмные — пять рублей серебром. Переехав из Центральной России, они и занялись освоением сибирских земель.
Мать моя родилась вот в этом поезде, в товарном вагоне, 20 июня 1911 года по пути в Сибирь. Она самая младшая в семье. А семья была многодетной — семь-восемь ребятишек.
Муж матери от первого брака был убит. Он с мужиками перевозил золото с приисков, и ночью на них напали. Она вынуждена была переехать жить к своей матери Елизавете Петровне Артебякиной в деревню Большая Сея. И отец там жил. К тому времени он овдовел. Его жена умерла от воспаления лёгких в декабре 1934 года. Она работала учительницей. Однажды возвращалась домой на телеге, нагруженной учебниками, тетрадями… И так получилось, что сани провалились под лёд. Она по реке Абакан ехала. Выбраться из воды — выбралась, но простыла. Дня через три-четыре её не стало. Она, кстати, была родственницей Степана Павловича Ултургашева, ректора Абаканского пединститута.
Вот Толе, моему старшему брату от папиного первого брака, было около пяти лет. У мамы от первого брака была дочь Валентина.
Они сошлись. Родилась сестра Людмила, потом я. А после меня — Александр, Тамара и Михаил. Семья была большая.
Отец умер рано — в 40 лет. Он был инвалид первой группы. Я мало о нём знаю… Знаю, что до войны работал заведующим дорожным отделом Таштыпского райисполкома. Мог не пойти на фронт (была бронь), но пошёл. Точно знаю: пока не получил ранение, воевал с родным братом Алексеем в одной роте. Отступали они от Смоленска в 1941 году до самого Бородинского поля. Да-да, до того самого…
Я там бывал, хотелось посмотреть места, где отец получил ранение. Ранило его 29 октября, в день комсомола. Авиабомба взорвалась в трёх метрах от него. Отца спасло то, что взорвалась она близко. Его просто накрыло землёй и осколками. Когда уже бомбёжка закончилась, уцелевшие бойцы пошли искать раненых, заметили сапог, торчащий из земли. Хороший такой сапог. Мой дядя потянул за него и вытащил… родного брата. Смотрит, тот весь посечённый, кровь изо рта идёт, но вроде дышит. Его на повозку — и к санитарам.
Он лечился в Горьком, в госпитале, до марта 1942 года. Когда выписали, медсестра его отвезла на вокзал. Сказала: вот билет, поезд такой-то. «Всё понятно?» — «Всё понятно». Он прилёг на лавочку, котомку под голову положил. И задремал. Проснулся: сапог нет, котомки нет. Партбилет тоже украли. Пришлось возвращаться в госпиталь — ждать, когда восстановят документы. В следующий раз его медсестра уже посадила в вагон. Так он вернулся домой. Здесь назначили его заведующим отделом торговли райисполкома. И все говорили: «Николай — чистоплюй. Семья голодом сидит, а он даже пайку хлеба не может взять». Он распределял… И всегда говорил: «Нам — в последнюю очередь».
Но вот то осколочное ранение, полученное на фронте, всё равно о себе напоминало. Он же вкалывал — себя не берёг. На этой почве, скорее всего, и порок сердца развился. Я помню, продали корову, чтобы купить ему билет до Томска в госпиталь инвалидов войны. Его там прооперировали. Привёз он два осколка. Оба — как стружка от консервной банки. Дома хранили их как реликвии. Но сделали операцию, видимо, не очень удачно — в скором времени он умер. А я в том 1949 году уже жил в детдоме. В смоленском детдоме. Он был эвакуирован в Хакасию из Гжатского района Смоленской области уже после освобождения. Это, кстати, родина Юрия Алексеевича Гагарина.
Колоссальная школа жизни
— Почему жили в детдоме при живых-то родителях? Многодетных семей было раньше много. И всех детей надо кормить, одевать, учить… А высокооплачиваемую работу где взять? Тем более что мама попала в больницу. Какое-то время я жил у родственников. С одним своим дядей — он был председателем колхоза — я то и дело переезжал из одной деревни в другую. Постепенно освоил хакасский язык. Выучил песни казачьи. Любили мы их горланить, поскольку Таштып — это казачья станица.
И как я тогда говорил. Например: «Вон Юля пришёл», «Вон Петя пришла». Естественно, в детдоме смеялись. А почему так говорил — род-то в хакасском языке один. Но постепенно я и русский язык хорошо освоил, и по-немецки стал свободно общаться. Спасибо детдому, там собрали ребятишек разных национальностей. Были среди них и немцы, мои друзья: Вовка Фаренбрух, Витька Рейнгардт, Яшка Пехкольт…
Они меня спрашивали, как по-хакасски считать. Я им сказал: так-то и так-то. Потом они выучили слова, которые необходимы были в быту. Я, в свою очередь, осваивал какие-то немецкие фразы. И где-то через год наша компания — это человек десять — одновременно общалась на трёх языках: на русском, хакасском и немецком. Со стороны вряд ли бы кто-то понял, о чём мы там договорились. А как поймёшь: два слова — по-русски, два — по-хакасски, два — по-немецки. Попробуй-ка уловить смысл. И вот эта хитрость привела к тому, что мы бегло научились говорить по-немецки. Конечно, произношение у нас хромало. Это же был не литературный немецкий, а верхнебаварский диалект. Родом они были из Баварии.
Видите наколку на руке? «Толя». Это имя я ношу в честь окончания второго класса. Татуировку мне сделали литовец Витас Нарашкявичус и финн Толя Вейколайнен. Разводил жжёную резину молоком немец Витька Рейнгардт. Вот такой был интернационал. Конечно, это была колоссальная школа жизни.
После шестого класса надо было решать, где учиться дальше. Меня и Мишку Кузургашева отправили в Красноярск, в речное училище. Но туда мы не попали, оказалось, что училище переименовали в техникум. А в техникуме можно учиться только после седьмого класса. Нам предложили поехать в Николаевское мореходное училище. Дали в дорогу по наволочке, по булке хлеба, по куску сахара… И положили две пачки какой-то там крупы. А где ты её в вагоне будешь варить? Купили нам билеты в один конец, и мы поехали.
Я до этого дальше Ачинска не ездил. Мы же с пацанами из детдома иногда сбегали. Нас ловили и возвращали. Особенно летом мы любили побродить на воле. Но я не сильно часто убегал в отличие от других. И вот едем… А на дворе 1953 год. Надо понимать, что это было за время. Из лагерей по амнистии выходили тысячи людей. Тысячи! И все тянулись к Транссибу, к железной дороге.
В то же время началась демобилизация из вооружённых сил. Война в Корее только-только завершилась, в июле 53-го было подписано соглашение о мире. По восемь-девять лет в морфлоте тянули лямку из-за войны в Корее. Сейчас служат год. Год! Это как на экскурсию сходить.
Что запомнилось… На одной из станций кто-то тросом подцепил к поезду стоявший на перроне торговый ларёк. Когда поезд тронулся, он этот ларёк потащил за собой, перевернул и рассыпал всё, что там продавалось. Помню, люди понабежали, начали хватать кто что может. А мы не стали. Я Мишке сказал: «Посадят…»
Приехали мы в Николаевск-на-Амуре, выясняется, что могут взять в училище только одного. Мишка мне сказал: «Я остаюсь, а ты едь во Владивосток. У тебя там брат Анатолий — он тебя пристроит… Но в сам город не вздумай соваться — посадят…» Город действительно был закрытый, проехать туда можно было только по специальному пропуску.
В город я всё-таки попал. Толика я там не нашёл. Зато встретил капитан-лейтенанта Анатолия Ивановича Клементьева. Я с ним познакомился в Таштыпе, когда он приезжал к родителям. Дело в том, что его младший брат Александр был у нас в детдоме воспитателем. Он меня тоже узнал: «Ты-то что тут делаешь?» — «Толика жду». — «Да ты что! Слушай, а он в море ушёл. Они эсминец отремонтировали. Испытания дней пять-шесть займут... Ладно, оставайся здесь, завтра разберёмся…» Устроил он меня у себя... Подлодка как раз была на ремонте — обдирали они с неё ракушки и всё прочее. А приглядывать за мной поручил боцману. Чтобы тот меня накормил, напоил, обеспечил матрасом. На житьё я не жаловался, тем более что мне доставались косточки от компота. Сидишь с молотком, долбишь их и думаешь: «Живут же люди». Я ж кроме баланды и хлеба в детском доме почти ничего не видел.
Когда Толик вернулся, устроил меня учеником слесаря военного судосборщика. Через месяца полтора меня повысили до слесаря третьего разряда. К тому времени я уже стал разбираться в японских торпедных катерах. Наставником моим был Кузьмич. Он-то меня и просветил насчёт Японии. Я в те годы недооценивал японцев, считал их чуть ли не дикарями. А Кузьмич открыл мне глаза на японское чудо. Я тогда понял, что Япония — это не только самураи, это действительно великая страна, которая очень многого достигла.
Углублённые знания — на «5»
— На этом мои путешествия не закончились. Через какое-то время мне пришлось вернуться в Хакасию. Приехал в Таштып и ушёл к своей тёте — к тёте Кате Алексеевой, Екатерине Лукьяновне, в Малый Анзас. А это километров 60 по тайге. Дорог нет, на лошади не доедешь, на самолёте не долетишь. Уже снег выпал. А куда деваться, надо идти. В чём был, в том и пошёл. Пока шёл, думал, замёрзну. Одет-то я был по-осеннему. Пришёл, тётя Катя в ужасе ахнула — пошла топить баню. Можно сказать, она меня и спасла. Сначала долго парила, затем медвежьей шкурой накрыла. Так я и уснул. А сон — лучшее лекарство.
Наутро встал вопрос по поводу моего дальнейшего образования. Брат мне говорит: «И кому надо банку варенья отнести, чтобы тебя в школу взяли?» Взятку дать надо было. Не думайте, что всё так хорошо было в те годы… Кто тебя примет посреди четверти? Октябрь уже, ещё неделя — и ноябрьские каникулы. Тётя Катя пошла, поговорила — приняли меня в школу. Учитель в классе спрашивает: «А у тебя есть хоть какой-то табель?» Я говорю: «Есть, в Таштыпе, в детдоме». — «Так детдом-то твой ликвидировали». — «Я знаю, но в первой школе должны сохраниться документы». Ладно, приняли меня в школу. Потом я уже у них даже преподавал. Да, во второй четверти мне учитель поручил вести начальную геометрию и алгебру в шестом классе. И все думали про меня: нового учителя прислали. А думали потому, что меня до этого не видели — семиклассники с другой стороны школы заходили.
И что ещё интересно… Вот тётя Катя была по фамилии Алексеева. Она — старшая сестра моей матери. И как-то мне вручили похвальный лист, где фигурировала фамилия не Штыгашев, а Алексеев. Все в деревне считали, что я Алексеев.
Некоторые, да, считали, что я буду великим математиком. Я же сдал экзамены за среднюю школу по алгебре, геометрии, тригонометрии на «отлично». И все задачи и примеры за восьмой — десятый классы решал без каких-либо трудностей. А всё почему? Все эти учебники я изучил самостоятельно. Благодаря родственнику Женьке Штыгашеву. Он приехал из Владивостока, где учился, и чемодан с книгами оставил мне на сохранение, а сам уехал на Матур. И я начал изучение с «Занимательной физики», «Занимательной математики»... Так оно и пошло.
Поэтому, когда ко мне однажды подошла моя старшая сестра по поводу задач («С одноклассниками не можем решить»), я вызвался помочь. Можно сказать, особо не напрягаясь, всё решил. В двух вариантах. С применением трёх разделов математики. «Можно, — объяснил, — вот таким способом решить, а можно — другим». Они всё добросовестно переписали, пришли к математику. Учитель спрашивает: «Кто вам решил?» — «Сами». — «Кто из учителей помогал?» — «Мы сами». — «Не могли вы этого решить! Мы такого не проходили. Некоторые вещи вообще в школе не изучаются. Если не признаетесь, кто помог, поставлю всем двойки...» И только тут они сознались: «Да это семиклассник нам решил». — «Какой семиклассник? Ну-ка, давайте его сюда». Притащили меня. Он меня спрашивает: «Ты решал?» — «Я. Надо же помочь…» — «И давно решаешь?» «Да в детдоме научился, — говорю, — в бане время коротал». — «А ты про ряды чисел слышал?» — «Слышал». — «Да это же раздел высшей математики! Мы это даже в пединституте не проходили». «Вы, — говорю, — не проходили, а я проходил».
И разговор тот с математиком закончился тем, что мне предложили сдать экзамены за среднюю школу. «Сдашь?» «Разрешат — сдам», — говорю. Собрали комиссию. Класс — человек 20 — 30. Учителя, ещё кто-то пришёл. Для них это как спектакль. Дают мне два варианта — на выбор. Я им оба решаю. Без всякой подготовки. Что им остаётся делать? Ставить «5». Теперь уже они начинают меня пытать: «А ты откуда это всё знаешь?» — «Да у меня книг целый чемодан, могу вам дать почитать». Мне, честно говоря, стало уже не очень интересно учиться в школе. Ходил просто так — как на экскурсию.
А в десятом классе и вовсе бросил учёбу. И поскольку я много пропустил по учебной программе, аттестат мне не выдали. Не выдали и не выдали, я на всё плюнул и в 1957 году отправился осваивать профессию геолога. В Анзасской геологоразведочной экспедиции я был рабочим. Не знаю, кому как, а мне там нравилось.
Наступил 1958 год. Надо идти в армию. Софья Васильевна Пастухова, завуч школы, говорит мне: «Володя, тебе же в этом году в армию, ты хоть аттестат-то получи». — «Так вы меня хоть куда-то включите, чтобы я мог экзамены сдать». Экзамены я сдал, а вот в армию меня не взяли. Помню, остригли, как положено… А на медкомиссии был хирург по фамилии Романов. Он-то и решил мою судьбу. «А этого зачем сюда привели? У него же язва желудка! Мы же его зимой проверяли… Какие ему погранвойска, какой ему остров Врангеля! Там пурга начнётся, на собаках никуда не доедешь. А если что случится?» Выдали мне, помню, военный билет: запас 2-й категории. Обидно было, конечно. Тем более что в будущем никакая язва желудка меня не мучила.
Набираясь опыта…
— В армию не взяли, что делать дальше? Мой старший брат, который работал старшим следователем райотдела, предложил пойти к ним, в органы внутренних дел.
Думал, на медкомиссии забракуют по состоянию здоровью. Нет, всё прошёл, никаких претензий. Но это полдела, надо же какие-то азы профессии получить. Отправили меня в Красноярск, в учебный дивизион. Тогда существовала система учебных дивизионов. По военному времени. Учебная рота. 14 часов занятий в день. Специальная и огневая подготовка. Двухъярусные кровати. Человек 60 нас там было. По окончании учёбы присвоили нам звание сержантов.
Участковым уполномоченным Абазинского поселкового отделения милиции я проработал два года. Потом был старшим оперуполномоченным уголовного розыска райотдела, заместителем начальника Таштыпской районной милиции. В те годы Абаза и Таштыпский район были одним целым. Ещё и Балыкса входила. Я у старших по званию тогда научился многому. И работы хватало. В районе было 48 тысяч населения. И около трёх тысяч ссыльных. Это бандеровцы, рядовые литовского батальона СС — эсесманы… Бандеровцам и прибалтам в разное время я выдал более 300 справок об освобождении.
А до 1966 года я успел ещё и на шахте в Абазе поработать. Был слесарем-проходчиком. За три года дошёл до шестого разряда. И в то же время заочно окончил юрфак Томского университета. К людям, с которыми там работал, я относился с глубоким уважением. Хотя люди были разные — даже судимые. Но все работяги. Практически все, без исключения. Я у них многому научился.
Почему из милиции ушёл? Был конфликт. Мало кто любит, когда правду-матку в глаза говорят. А я говорил. Закончилось всё тем, что мне объявили десять суток ареста с содержанием в подвале на гауптвахте. Вызвали дежурного офицера, руки за спину и вперёд.
Ладно, посадили — сижу. А вечером можно было выйти. Я на крыльцо вышел. Два мужика подходят: «Слушай, не знаешь, где вербовка в Игарку идёт?» А Игарка тогда сильно от пожаров пострадала, шла туда вербовка рабочих. Я им: «Вы вообще видите, какая здесь контора? Какая может быть Игарка?» «Ладно, — говорят, — пойдём на автовокзал». А я так мозгами пораскинул — и к Сашке Вариводе, мы с ним вместе работали. Объясняю: так, мол, и так, очень похожи на тех, что из ориентировки. Они совершили разбойное нападение, забрали пистолет.
И мы с ним побежали на автовокзал. Всё прочесали — нет их там. В аэропорт поехали. Приезжаем туда, смотрим: сидят. Один спит в кресле, другой просто сидит. Похожи? Похожи. А вдруг не те? А вдруг? Но вот сильно похожи.
Саша, недолго думая, того, который не спал, раз по голове рукояткой пистолета. Руки ему заворачиваем за спину и застёгиваем наручники. Со вторым мы быстрее справились. Они физически были очень здоровые. Изъяли у них пистолет — всё как положено. Посадили в машину — и в КПЗ. Утром надо награждать, а я на гауптвахте сижу. Конечно, меня потом выпустили.
Вот как раз тогда-то я и попал на шахту. А как попал? Пригласили меня на бюро райкома партии. «Владимир Николаевич, есть предложение поставить тебя заведующим отделом социального обеспечения. Я взмолился: «Заведующим собеса? Товарищи, за что? Что я вам лично плохого сделал? Мне же стыдно. Мне 23 года, и я буду начислять пенсии. Вы что?» Пошла волна недовольства: ишь какой, он ещё и должность выбирает. «Ладно, — говорят, — а куда бы ты хотел?» «Отправьте меня в Абазу на шахту работать». А директор рудника Иван Максимович Кузьмичёв был членом бюро. Тут же сидит, всё это слышит. Ему и говорят: «Раз он хочет — загони его в подземелье, чтобы он света белого не видел». Я долго благодарил членов бюро за высокое доверие, оказанное моей скромной персоне.
Работал я в комплексной бригаде. Там и сварщики, и слесари, и бурильщики. Мы проводили подземные коммуникации. Быстро надо было освоить азы новой профессии. Уже спустя годы хочется всем ребятам сказать огромное спасибо. Вот, к примеру, сварщик Гена Павлов научил меня варить. Сварщик от бога. Я варил не хуже профессиональных сварщиков. На шахте я отработал ровно три года.
После этого направили работать следователем. Но ненадолго. Через какое-то время вызывают: «Ты, наверное, судьёй пойдёшь в Бейский район». Я тут опять взмолился: «Товарищи, я молодой, жизненного опыта никакого нет. Какой из меня судья?» Проходит месяц-два — снова вызывают в обком партии: «Будешь прокурором в Бейском районе». Опять в Бею. Да что ты будешь делать? Стал я искать защиты у высоких начальников. Нашёл. Предложили мне поработать первым секретарём райкома. И в третий раз назвали Бейский район. Потом, правда, выяснилось, что должность уже занята. А свободна в Усть-Абаканском районе. Привезли меня на конференцию. В ДК имени Гагарина человек 300 делегатов собралось. 75 из них голосовало против меня. «Кота в мешке привезли!» — кричали они. И правильно кричали. Особенно сорская делегация была категорически против моей кандидатуры. Потом стали самыми близкими моими друзьями, как ни странно.
Относиться с доверием к людям
— А потом была работа в Хакасском обкоме партии, учёба в Москве, в Академии общественных наук при ЦК КПСС в 1973 — 1975 годах. Учили нас ведущие учёные страны. Что я могу сказать, замечательная была учёба. Благодаря преподавателям мы заглянули лет на 30 вперёд.
Благодаря этой учёбе была возможность смотреть кинохронику. Я три раза заказывал «Похороны Сталина». Да, была такая возможность. Спускаешься в специальный зальчик, садишься спокойненько и смотришь. «Похороны Сталина» я заказывал всегда. Там фрагменты по восемь — десять минут. Нашлись люди, которым это показалось странным. Я говорю: «А неужели вам самим неинтересно? Я на что смотрел? Я смотрел на заштопанный мундир генералиссимуса. Все рукава зашиты мужской рукой. Видно же, что рука не женская…»
Ещё я смотрел архивы, касающиеся Хакасии. Почему была боль за свою малую родину? Я смотрел протоколы политбюро ЦК РКП(б) 1922 года. Вопрос стоял о районировании Сибири. Самое удивительное, что когда дошли до Хакасии, было принято решение какой-либо автономии не предоставлять. Потому что Хакасия являлась оплотом политического бандитизма. Вот какой ярлык наклеили из-за деятельности атамана Соловьёва. В том вооружённом восстании участвовали 700 человек. А почему участвовали? Сначала забрали зерно, лишили скота, а когда дело дошло до коней… Что такое конь для казака? Это и стало последней каплей, людям ничего другого не оставалось делать, как встать на защиту своего дома.
В 1975 году меня утвердили заведующим отделом административных и торгово-финансовых органов Хакасского обкома КПСС. Чтобы вы понимали, я торговлей как таковой не занимался. Я занимался подбором кадров. Изучали людей. А ведь всякие попадались. Отбор шёл серьёзный. И должности, которые им поручали, были не менее серьёзными — в прокуратуре, КГБ, органах внутренних дел, судах.
В конце 1978 года я уже работал в Аскизском районе первым секретарём. Как так получилось? Я летом 1978 года был в Москве на курсах в ЦК КПСС. Причём назначили меня старостой курса. И уже потом я понял, почему именно меня. Пытались понять, что я из себя представляю. Месяц проходит, вызывают в ЦК: «Какую можете дать оценку?» — «Не больше «четвёрки». Можно было бы и получше, и покачественнее. Есть среди профессуры такие учёные… Я бы их «рядовыми» не взял…» Послушали меня и говорят: «Мы вам предлагаем должность инструктора в ЦК КПСС — будете курировать КГБ и генпрокуратуру». Я отказался. Они думали, что мне должность какая-то нужна в Москве.
В Москве Павлу Стефановичу Федирко, первому секретарю Красноярского крайкома партии, откровенно сказали: какой-то дурак там у вас, в Абакане, сидит, другому только намекни, что его в ЦК зовут, он без оглядки бежит, а Штыгашев, мол, чего-то всё артачится.
И вот тогда Павел Стефанович перевёл меня в Аскизский район — как говорится, с глаз долой. Первым секретарём Аскизского райкома КПСС я работал с огромным удовольствием. Говорил всегда и повторю сейчас: к людям надо относиться с доверием, есть тот же хлеб, что и народ. Не надо барствовать, это плохо.
Так вот в 1979 году Аскизский район вышел по надоям и сдаче молока на первое место в Хакасии. Хотя до этого был чуть ли не самым отстающим. Алексей Иванович Крылов, первый секретарь Хакасского обкома КПСС, меня как-то встретил. «Как ты это сумел? Ты сам, что ли, доишь?» — смеялся. А секрет прост. Мы начали давать коровам патоку. Договорился я с мужиками из Алтая. Я их очень хорошо знал. Они к нам приехали за лесом. Дома в совхозах у себя строят, а леса не хватает. «Поможем, — говорю, — если вы патоки дадите. Вагонов десять…» «Ну-у-у, пять — точно дадим». Это был хозяйственный обмен. Всё тут нормально, никаких противозаконных действий. А патока — молокогонное средство. Если сначала получали 2800 литров молока в год от каждой коровы (а в районе было 5000 голов), то потом уже надаивали 3300. А в среднем по Хакасии было 3100. Получается, всех обогнали.
Учил меня кто? Карл Генрихович Шмидт, директор совхоза «Борец». Азам агрономического искусства я у него учился. От бога был агроном. Герой Социалистического Труда. Ссыльный немец. А к немцам я с детдома отношусь по-братски.
Мне Гена Вяткин… Он был в разные годы и моим учителем, и заместителем, и помощником. Вот он рассказывал, как зимой 1942 года в Абакан привезли ссыльных немцев. Они, мальчишки, специально бегали смотреть. И видели, как выгружали из эшелона, он рассказывал, швейные машинки, велосипеды, маслобойки… В Абакане на всех жителей было пять велосипедов. А у них в каждой семье. Но это в Абакане. Основную массу ссыльных в сёла отправили. Вот, например, привезли немецкую семью в какое-то хакасское село. Их девять человек. И ставят на постой в дом, где живёт пять ребятишек. Хозяйка — шестая. И живут. Жили, надо сказать, дружно. С голоду никто не умер. Хакасы приняли в те годы 14 тысяч немцев.
Знаете, можно долго говорить о себе. Было всякое, про всё не расскажешь. Если вкратце… Был я с 1982 года председателем исполкома Совета народных депутатов Хакасской автономной области, потом заместителем председателя исполкома Красноярского краевого Совета народных депутатов. Нельзя сказать, что всё шло гладко. И не от простой жизни я вынужден был работать старшим научным сотрудником Хакасского научно-исследовательского института языка, литературы и истории.
С марта 1990 года я возглавил Совет народных депутатов Хакасской автономной области. Был опыт работы в Москве в качестве народного депутата. Это комитет Совета Федерации по вопросам безопасности и обороны, был постоянным представителем Совета Федерации в конгрессе местных и региональных властей в Европе. С 1985 года по 1993-й — депутат Верховного Совета РСФСР и заместитель председателя Верховного Совета РСФСР.
Партия одна — «Жители Хакасии»
— Придя работать в Верховный Совет Хакасии, я все эти годы всем депутатам повторяю одно: выборы прошли — забудьте, из какой вы партии. Наша с вами партия с этого дня одна — «Жители Хакасии». И сделать на самом деле предстоит ещё очень много. Да, денег в республиканском бюджете не хватает, но всегда есть возможности его пополнить. И от нас, и от правительства Хакасии, которое возглавил Валентин Олегович Коновалов, и от федеральной власти в большей степени очень многое зависит. И если в стране поменяется система налогов и законов, это позволит многим регионам сделать заметный шаг вперёд в развитии экономики. Тогда и у Хакасии появятся все возможности стать самодостаточной
республикой. А сделать жизнь людей лучше и комфортнее — наша главная задача.
Записал
Александр ДУБРОВИН
