Яркий образ Леонида Романовича Кызласова, набросанный широкими мазками, появился в известном на всю страну журнале «Юность» в 1963 году. Автор очерка «На сибирских дорогах» — юная поэтесса Белла Ахмадулина. Она оказалась в Хакасии во время краткой поездки в поисках впечатлений о неведомой ей прежде своеобразной земле и несколько дней колесила на машине, пытаясь догнать, как она писала, «однорукого профессора», знатока истории и археологии.
Однорукий профессор, кочующий по степи
Когда казалось, что цель уже близка, в очередном аале ей сообщали, что, да, действительно, их земляк археолог ещё вчера был совсем рядом на курганах, но успел умчаться. Он стремительно перемещался, следуя по одному ему известному маршруту — в каждой экспедиции Леонид Романович не только проводил раскопки, но и отводил время на разведку. Именно тогда намечались объекты на следующий полевой сезон, уточнялась сохранность и некоторые особенности курганов, изваяний, наскальных рисунков и прочего. Особым профессиональным взглядом смотрел он на родную хакасскую землю, столь изобильно покрытую, как бы переполненную, следами жизни древних народов. Хотя имя Леонида Кызласова не было названо в журнале «Юность», коллеги прекрасно понимали, о ком идёт речь, — этот журнал тогда читали все, едва не вырывая друг у друга из рук.
Сам отец всегда очень любил поэзию в целом и творчество, как он говорил, «красавицы Беллы». И, как кажется, жалел, что встретились они лишь однажды. Журнал он хранил и иногда вспоминал о нём — тот стоял среди шеренги номеров «Юности», занимавших несколько полок в нашей домашней библиотеке. Для нас, членов семьи, было приятно, что Белла Ахмадулина интуитивно поняла и талантливо сказала о столь характерной для Леонида Романовича черте, которую другие, близко знавшие его люди, называли «танковой стремительностью».
Эта стремительность в познании ранее малоизвестного, а то и совсем неведомого и страстное желание достигнуть поставленных сверхзадач, прошли через всю его жизнь. Они позволили ему совершить, казалось бы, непосильное для одного человека. Истоками подобного стиля жизни были и особая одарённость, и исключительная преданность профессии. Нет сомнения, что отец блестяще развил и реализовал то духовное наследство, которое с детства получил в семье как Кызласовых, так и Гурницких (последнюю фамилию носила в девичестве мама Леонида Романовича).
Магия познания
Отец не раз говорил, что интерес к истории и культуре проснулся у него в раннем возрасте. И пробудили этот интерес его замечательные родители, Христина Витольдовна и Роман Афанасьевич, которые сами были величайшими энтузиастами познания и устроения нового. Даже трудно сказать, когда они не учились. Оба, каждый по-своему, преодолели колоссальные трудности, для того чтобы стать незаурядными интеллектуалами и с большим достоинством пройти свой, увы, слишком короткий жизненный путь — он составил у дедушки 42 года (до ареста в ноябре 1937-го и расстрела в 1938-м), а у бабушки 39 лет.
Выдающейся энергией и волей был наделен Роман Афанасьевич, сирота, сам выучивший русскую грамоту, читая вывески в Минусинске. Хотелось бы сейчас представить себе эти ставшие легендарными в нашей семье вывески. Наверное, он мог прочитать: «Чайная», «Холодный сапожник», «Баня», «Колониальная торговля»... Но, несомненно, знал он и надпись на одном из зданий: «Музей» — ведь Мартьянов создал это феноменальное для Сибири учреждение задолго до рождения моего деда. Несомненно также, что юный Роман бывал там не раз. Ведь служить конюхом он мог и в любом другом месте, но специально выбрал Минусинск — город, где повсеместно слышалась русская речь и где можно было приобщиться к русской культуре.
Христина Витольдовна, имевшая польско-хакасско-украинские корни и получившая прекрасное образование (прогимназия в Красноярске и Минусинске), с детства говорила на русском, польском, хакасском языках и была врождённым педагогом. Она унаследовала от своего отца Витольда Домениковича Гурницкого (сына ссыльного польского дворянина) абсолютный литературно-поэтический слух и всегда, когда была хоть какая-то возможность, читала стихи своим ученикам, студентам и, разумеется, собственным детям.
В 1929 году, когда появилась возможность поехать на учёбу в Ленинград, Роман Афанасьевич поступил так же, как в ранней юности — выбрал восхождение на новую ступень. Это было непростым решением, ведь в семье было уже двое маленьких детей — Лёня и Клара. Но, пожалуй, ещё более тяжёлым стал выбор его супруги, которая через год, забрав детей, отправилась туда же, чтобы учиться в одном из выдающихся педагогических институтов страны и дать всей семье шанс вдохнуть ни с чем не сравнимый воздух культуры прежней российской столицы.
В Ленинграде и его окрестностях приметы новой эпохи и обломки рухнувшей империи уживались самым причудливым образом. Например, семья Кызласовых, ожидая своего «угла», несколько дней провела в общежитии, устроенном в одном из блестящих великокняжеских дворцов. На улицах и в парках мелькали фигурки беспризорников, но одновременно продолжали доживать свой век и «бывшие люди». Последние потрясли Лёню, он присматривался к их облику, прислушивался к их речам.
Родительский подвиг был велик: несмотря на учёбу и службу, на стояние в очередях за скудным хлебом насущным, едва ли не каждый выходной день проходил в осмотре уникального города и не менее уникальных окружавших его пригородных дворцовых ансамблей, в походах в музеи, театры. То была именно осмысленная программа, система, которая должна была со временем дать результат. Роман Афанасьевич сознательно направлял интересы сына (хотя тот был ещё мал), подарив ему тетрадь для ведения личного дневника (который по совету отца должен был включать кроме прочего и записи о прочитанном), а главное — подбирая для сына книги. Одна из них произвела незабываемое впечатление (вот что значит точно угадать момент!). Небольшая прекрасно написанная и переведённая повесть, созданная фантазией французского писателя Э. Д'Эрвильи «Приключения доисторического мальчика» (мы с братом тоже в своё время получили эту книжку).
Дыхание истории
Леонид Романович трепетно дорожил своими воспоминаниями о жизни семьи в Детском (бывшем Царском) селе. Сначала в крохотной комнатке скромнейшего двухэтажного деревянного домика, стоявшего в дивном парке, совсем близко от главного дворца (тот был даже виден в конце аллеи), а позднее — в одном из «пенальчиков» в коммунальной квартире в Ленинграде. «Пенальчик» — комнатка с небольшим окном, выходившим во двор (яркий свет проникал туда только по утрам), была бывшей «барской» ванной. Но убогое жилище это тоже находилось в особом месте (даже для города, переполненного всевозможными мемориями) — на Невском проспекте.
Спустя годы папа приводил меня туда — мы постояли у закрытых дверей квартиры в доме № 96... Исторический колорит всего, что окружало семью Кызласовых, был ярок, неподражаем: он наложил неизгладимую печать на личность Леонида. Он не раз говорил, что стал историком во многом именно потому, что провёл часть своего детства «Там» (пишу с большой буквы). При этом мечтательная улыбка освещала его лицо. Да и позднее поездка в город на Неве была всегда праздником — возил ли он туда на музейную практику своих студентов или выступал с докладами на конференциях.
Родители Лёни и Клары были не просто «коллекционерами знаний», они принадлежали к числу тех, кто истово стремился передать их другим. Роман Афанасьевич открыл в разные годы в хакасских аалах школы, библиотеки, самодеятельные театры, писал для газет стихи и публицистику и, наконец, сделал незаурядную, даже дерзкую попытку создать словарь, разработав для этого хакасскую азбуку. Был он истинным просветителем. И кооперативным движением занялся с тем только, чтобы поднять общий уровень жизни родного народа, спасти от вымирания, вывести его из круга старинных традиционных знаний о мире, которые в немалой степени ограничивали сознание человека.
Христина Витольдовна в последние годы жизни преподавала в педучилище Абакана. По отзывам её бывших студенток (ограничусь лишь именем языковеда Дарьи Фёдоровны Патачаковой), их педагог была высоким профессионалом. Её вспоминали спустя много-много лет. Это очень трогательно. Но до глубины души поразило меня то, что даже в «злые годы», когда муж был арестован, а трое детей (младший Евгений совсем малыш) требовали огромного внимания, Христина Витольдовна написала в одном из документов, что хочет поступить в аспирантуру...
Что там, за горизонтом?
Необходимо хотя бы кратко упомянуть о том особом, просто неоценимом вкладе, который внесли в жизнь и формирование личности отца его дед и бабушка Гурницкие — Витольд Доменикович (каменотёс и писатель-самоучка, принятый в Союз писателей) и Евдокия Николаевна (урождённая Тинникова — дочь хакаса-егеря и украинки, ставшая матерью семерых детей и бабушкой пятнадцати внуков). В молодые годы они жили на одном из золотых приисков и сами были самородками, хотя им не довелось посещать даже начальную школу. Гурницкие создали большую и на редкость дружную семью, в которой высшее образование для детей и внуков считалось крайне желательным. Витольд Доменикович и Евдокия Николаевна всячески пестовали и развивали всех своих внуков, а троих из них — Лёню, Клару и Женю, детей старшей дочери Христины, — просто спасли, когда был арестован их отец, а мать выгнали с работы и выселили в комнатку домика на окраине Абакана, где пытались выжить несколько семей с той же судьбой. «Старики» сделали всё, чтобы сироты, оставшиеся и без старшего, ушедшего на фронт брата, пережили войну и голодные послевоенные годы и, конечно же, получили достойное образование (последнее слово в нашем рассказе приходится повторять вновь и вновь). Для Леонида Романовича они навсегда стали образцом духовной чистоты, несгибаемости и высокой самоотверженности. Воспоминания о дедушке Вите и бабушке Дуне из числа самых заветных, они поддерживали отца в самые тяжёлые дни.
Наконец, надо сказать, что Леонид Романович высоко ценил и преподавание в абаканской школе, которую окончил в июне 1941 года, и кружок самообразования, составившийся из нескольких даровитых друзей-одноклассников (увы, никто из них, кроме отца, не вернулся с войны, и он оплакивал их всю жизнь).
Стоит ли удивляться, что жажда знаний у отца не знала границ, и одна из фраз, которая произносилась с особой выразительностью и которую я не раз слышала из его уст, звучала так: «Я всегда хотел знать, что там, за горизонтом?» Для тех, кто имел счастье колесить вместе с ним по горам и долам на экспедиционной машине, это была вовсе не метафора, а быль. Быль, пропахшая тончайшими ароматами степных трав и дымком костра.
Ирина КЫЗЛАСОВА
Москва
(Продолжение следует)
Об авторе
Ирина Леонидовна Кызласова (родилась 28 августа 1951 года в Москве) — кандидат искусствоведения, доктор исторических наук, профессор. В 1974 году с отличием окончила исторический факультет МГУ по кафедре русского и советского искусства, в 1977-м — аспирантуру под руководством профессора М.А. Ильина. В 1978 — 2008 годах работала в Государственном историческом музее научным сотрудником и хранителем в отделах изобразительных материалов, древнерусской живописи и научно-методическом. В 2006 — 2011 годах читала курс «История искусства» в Московском государственном горном университете. В 1978 году защитила кандидатскую диссертацию «История изучения византийского и древнерусского искусства в России», в 1999-м — докторскую диссертацию «История отечественной науки об искусстве Византии и Древней Руси. 1920 — 1930 годы. По материалам архивов» (она посвящена памяти деда Р.А. Кызласова).
Участвовала в международных конгрессах византинистов (Москва, 1991; Копенгаген, 1996; Париж, 2000; Лондон, 2006) и симпозиумах (Прага, 1995; Фессалоники, 1996; Лозанна, 2009), в работе конференций в России. Впервые ввела в научный оборот многие архивные материалы, посвящённые проблемам византийского и древнерусского художественного наследия. Автор более 200 научных трудов по истории искусства и отечественной науки, в том числе монографий, альбомов, каталогов икон, научных статей, учебных пособий. Работы опубликованы на русском, английском, немецком, французском, итальянском, греческом, венгерском и японском языках.
