Казалось бы, какая может быть особенная судьба у вполне преуспевающего сегодня руководителя двух золотодобывающих предприятий? У молодого человека с негромким голосом, но в котором чувствуется спокойная внутренняя сила? Оказалось же...

Немного подумав, Евгений Воронков согласился, что его откровенный, без тени лукавства, рассказ может кому-то помочь найти свой путь.

«Я не знаю, что такое семья»

— Почему мои родители поженились? — если уж начинать рассказ, то с истоков, считает Евгений Евгеньевич. — Не думаю, что у них была любовь... Мама воспитывалась в детском доме села Тасеево (это в Красноярском крае) и очень привязалась, взаимно, к нянечке, что жила с сыном Евгением через дорогу от места её работы. И девочка бегала к ним в гости. Когда выросли, Наташа с Женей как-то «само собой» решили создать семью. Считаю, просто в жизни Наташи появился мужчина. А что касается молодого мужа, то, по мнению сына, Евгений-старший не мог простить Наташе... Чего?
— Очень уж она яркая была, — поясняет Женя. — И отец стал распускать руки, его захлёстывало чувство власти над ней, над этим «ярким», чего подсознательно не хватало самому. Тем более что за неё некому заступиться. К тому же у мамы не было представления, так сказать, об институте семьи, как он должен быть устроен. Разошлись вскоре после 1980-го, когда я родился.
Через какое-то время Наталья встречает... Женя просто назвал его должность, не имя — милиционер. И этот «милиционер», как и отец Евгения, начинает — и очень жёстко — бить маму. Так у молодой женщины, по определению Евгения, безотчётно и возникало «чувство жертвы». Сломали яркую...
— Отец родной сильно агрессивным был, — рассказывает Евгений, — а вот отчим... Попросту был недалёк. Тем более он знал моего отца и внутренне его боялся. А так, срывая зло на жене, он как бы и ему мстил помаленьку. Внимания ко мне было, как к траве во дворе, лишь бы не мешал. Отчим и мою психику сломал, я долго думал, что необратимо.

— Не только невниманием?
— Конечно. Бил меня сильно в мои шесть-семь лет. Частенько я даже не помнил, чем эти экзекуции кончались. Мать прятала глаза и молилась. И ничего сделать не могла, потому что уже родились дети, мои брат и сестра. Которым, кстати, «милиционер» был вполне хорошим отцом.

— Но ведь от людей на деревне не спрячешься?
— А никто не выносил мусора из нашей избы. Я же не буду жаловаться... Чувства мои обострились настолько, что стал понимать, читать по мимике отчима, в каком настроении он пришёл и чего ждать. Будет ли драка с матерью или со мной, или из-за меня. И уже хотелось, чтобы родители ссорились — только в этом случае мы были вместе с мамой, только так я мог заслужить её хоть какое-то внимание.
Друзья в школе, спрашиваете? Нет, никогда. Да и в школу ходить было стыдно — не было хотя бы слегка приличной одежды, я нуждался в самых элементарных вещах. Какой мог быть интерес к той же учёбе, если постоянно сжимался от стыда и страха и в школе, и дома. От учителей слышал: «Недоразвитый, недопонимающий, недослышащий...» Никто никогда не верил в меня, даже хотели отправить в коррекционную школу. Я никто, и звать меня никак. Когда тебе на протяжении всех детских лет твердят одно и то же — хочешь не хочешь, дураком станешь. Правда, была учительница — чуткая, умница, которую я по сей день навещаю, когда бываю в Тасеево, она со слезами радости встречает меня... Но один (одна) в этом диком поле, где я рос, не воин.
— Наверно, излишне говорить, что отчим жутко пил, — продолжил Евгений, — и мать с ним тоже стала прикладываться к бутылке, работу потеряла... Позже я узнал, что отчима, в свою очередь, колотил его отец, мальчик всё «свободное от побоев время» на печке просидел. Понятно, что у моего приёмного отца не было ни ума, ни потребности что-то переосмыслить в жизни. Чтобы «спихнуть» свои подсознательные комплексы, проще было всласть ударить ребёнка. Мать заступится — своё по полной получит. Вот такой классический семейный насильник.

— Хоть кормили?
— Под настроение. Могли и не кормить. Просил отдать меня в детский дом, когда начал что-то понимать... Не услышали. Кстати, я говорю уже о себе сегодняшнем: когда жил и трудился в Москве, сделал большую внутреннюю работу под руководством психотерапевта: «переписал» своё детство с момента рождения. И теперь смотрю на себя, маленького, словно со стороны. Если бы не смог «переписать», сам бы себя сожрал. Скажу, что веру в себя очень непросто... нет, не вернуть, её и не было, а внушить себе.

Убить или умереть?

— В десять-одиннадцать лет я хотел с отчимом расправиться... Но не смог этого сделать, даже когда он валялся смертельно пьяным. Потому что у него уже было двое детей, а я жалел брата с сестрёнкой.

— А иначе смог бы?
— Смог, наверное. Но тогда бы всё поменялось: сегодня я не сидел бы рядом с вами, а сидел в тюрьме. Однажды попав туда, я, с моим характером, продолжал бы и дальше сидеть: потому что упёртый — выбрав одну из дорог, непременно шёл бы по ней. Но не выбрал — и всё.

— Но случилась другая крайность?
— Мысли о суициде позже пришли, когда я уже стал прибегать к алкоголю. Водка давала какой-то выход эмоциям, но и поток большой слабости тоже. Не хотелось жить. Вообще. Мы уже с 14 лет пили нормально. То есть серьёзно.

— Мы?
— Так сложилось, что у моего друга по несчастью Толика (неблагополучная семья) были друзья, которые торговали спиртным, ну и научили нас: откуда и куда тот спирт доставлять. Я уже бросил школу после семи классов. Научили и приторговывать...

— Это казалось естественным ходом жизни?
— Вообще нормально. Утром, вечером, ночью — не важно, когда напиться.

— Душа-то болела?
— Не успевала — спирта много было. Можно зачерпнуть ковшик и её успокоить. К слову, такая в этой «весёлой» квартире (где я уже жил, а с матерью даже не здоровался) была «идеология»: спирт покупали, чтобы продать, а продав, купить на это водки. Эмоциональный фон? Неинтересно жить, наплевать на всех, включая себя.

— Девушками интересовались?
— Знаете, какая-то ненависть к женщинам пришла, тихонечко, незаметная. Нужно было почему-то «разбить сердце» даме и бросить её — ни с того ни с сего... Любые мои отношения с девушками, нормальными, не пьяницами (с такими — нет, нет и нет!) заканчивались скандалами. Я даже испытывал чувство счастья, если довёл барышню до слёз. Довёл специально, чтобы мне стало хорошо. Теперь-то я понимаю, откуда «родом» такие отношения... Но когда мама с отчимом ссорились, мне всё же внимание шло, то здесь оказалось наоборот: внимания-то ко мне и не было. Зато получал порцию суррогатного негатива — как порцию алкоголя. Так первые мои отношения и заканчивались.

— А на, мягко говоря, сниженном эмоциональном фоне не возникала потребность в каких-то иных возбудителях, бодрящем адреналинчике?
— В Тасеево был мост бетонный через реку, высокий. Надо было напиться, собрать народ и прыгнуть с этого моста, да так, чтобы выживешь — не выживешь — неизвестно.

— И вы, Женя, шли на это?
— Легко! Хранил ли бог, не знаю. Возможно, определённая энергия не опускалась настолько вниз, чтобы сказать: «пора» с жизнью прощаться. Не понимал, как это работало, но я точно знал, что со мной ничего не случится. Хотя на дне были и камни, и арматура. Ударившись ногами о дно, обязательно вынырну! Не «пора» — и всё. Что-то, видимо, освобождалось во мне в тот момент, и на мосту суицидальных настроений не было. Приходили, когда оставался один, текли слёзы, хотелось повеситься. Но стоило опохмелиться — и жизнь продолжалась в том же ракурсе. Говорил себе: а теперь пойдём дальше. И сам не знал: куда дальше? Если два года из своей жизни я не помню. Да, почти совсем.

— А подсознательные страхи?
— Если грудь холодела — что-то шло не так. Я никогда не боялся выяснять отношения один на один, но всегда страшило именно ожидание этого «не так», того, что «это» начнётся. С раннего детства, когда я по мимике отчима понимал, что будет драка. И не мог найти в себе силы выдержать это ожидание. К 19 годам я стал просто малолетним алкоголиком, — горько «резюмировал» Евгений. Всё шло к тому, что скоро жизнь оборвётся в пьяном угаре.

Побег из плена

— Но однажды очередная гулянка окончилась тем, — Евгений Евгеньевич на секунду умолк, вспоминая тот «знак свыше», — что я проснулся среди ночи и мне стало как-то очень-очень хорошо! Ни следа похмелья, лёгкость такая. Попробовал встать — ничего не вышло. Вздохнул глубоко — как здорово, момент счастья! И вдруг я увидел внизу лежащего калачиком человека, всмотрелся: это я! Лежал на полу в очередном доме, где был праздник каждый день. И здорово напугался. Я умер, что ли? Через несколько секунд смог сесть. Решил: всё, хватит. В этот момент я резко захотел изменить свою жизнь, где предопределено идти в никуда и в ничто.
Надо уходить из этой деревни, иначе всё окончится плохо. Рассказываю о своём решении другу Толику, а тот: давно, мол, собираюсь. Вышли в шесть утра. Апрель. Хлынул такой дождь, помню, мне здорово «налупило» в ухо. Толик: «Может, вернёмся?» Хотя он такой шальной был, даже в тюрьме недолго успел посидеть. Да и выпить тянуло страшно. Но я упёртый: нет и нет! 60 километров до Дзержинского шли часов 20. Там и переночевали: меня знали уже во всех деревнях, считай...
Утром пошли на трассу. Пришлось даже прятаться в лесочке от пассажиров автобуса Тасеево — Красноярск, было почему-то стыдно, что нас увидят. А потом то лесовоз подвезёт, то другая попутка, так что к вечеру второго дня мы уже были в Канске. У меня оборвалась подошва старенького берца. Может, с бомжа обутки сдёрнуть? Но — нет! Перевязал подошву проволокой.

— Не смог разуть бомжа?
— Не смог. Как не мог, хотя были возможности, легко своровать что-то на рынке. Только полшага перешагни через себя — и всё, пропал. Не скажу, что я очень совестливым был, в чём-то даже бессовестным, но не мог перейти эту грань... На поезд в Красноярск наскребли мы какие-то копеечки проводнице, чтобы хоть стоя, хоть в тамбуре разрешила поехать. Но удалось даже посидеть. Прибыли в Красноярск. Не пьём два дня — такая паника в голове. Думал, сердце выскочит. В городе жили знакомые. Пришли туда — шалман, все пьяные, как в нашей деревне. Спали по очереди: то Толик от меня клопов гоняет, то я от него. Ушли, как и пришли, нас почти не заметили... В Красноярске и отец мой родной жил. Я тогда не рискнул, пришёл к нему уже спустя полгода. У него квартира стояла пустая. Меня он не пустил туда, особо не церемонясь: «Нет». Без объяснений. Сегодня-то понятно, отчего отец телефон мой обрывает: то денег дай, то ещё что. А тогда я даже не обиделся — знал, что так будет.
— В красноярских Черёмушках, — продолжил о давних приключениях Евгений, — есть тёплые подъезды...

— С бомжами? — перебиваю для точности.
— Я никогда к ним не подходил. Мы сами по себе с Толиком, молодые, хоть и алкоголики, но покрепче их будем. Были мысли: давай, мол, встанем где-нибудь и попросим денег. Но...Не мог я заставить себя украсть или руку протянуть, с поминальных столов или с кладбищ есть. Не мог чисто психологически — меня рвало только от этой мысли. Приходилось одежду, всё, что есть на себе, включая раздавленную обувь, стирать в ледяном Енисее. Весна, ноги в воде сводило — думал, сдохну. Штаны прямо на себе намыливал, до сих пор помню название мыла — «Duru». Сохли под всё ярче светившим солнышком. Еды нет. Рвали прошлогоднюю дикую ранетку, что растёт вдоль дороги, чистили и употребляли с кипятком. В общем-то изгои, да ещё под знаком безнадёги. Но знал, что надо идти куда-то, что-то придумывать.

«У меня есть работа!»

— Конечно, каждый день мы ходили пешком по огромному городу, искали хоть какую-то работу, — рассказывает Женя. — Толик был бондарем и нашёл место раньше меня. А я? Посмотрят потенциальные работодатели на парня с растрёпанными локонами, да ещё и с опухшими глазами... Так прошло две недели, силы были на исходе, пока не набрёл на ресторан «Измаил», к Дмитрию Дмитриевичу (фамилию не помню), ставшему, считай, почти ангелом для меня. Взял бедолагу шашлыки готовить. Счастью не было предела — у меня появилась работа! К тому же Дмитрич разрешил спать в раздевалке — это второе радостное событие.

— Вижу, вас до сих пор переполняет чувство благодарности...
— Конечно. Я бесконечно благодарен всем, кто относился ко мне по-доброму. И хочется отдать (и отдаю) гораздо больше, чем «взял».

— До сих пор?
— До сих пор. Есть у этой благодарности «взахлёб» и другая сторона. Когда появлялось тёплое отношение ко мне... Я в три секунды мог этому человеку полностью довериться, со всеми потрохами.

— Обманывали, значит?
— Достаточно часто. Здесь и хитрушки с зарплатами, и подставы, и перевирание твоих слов... (Но это не про Дмитрия Дмитриевича и многих других совестливых людей.) Было ужасно: тебя словно бросали с небес на землю. Не знал, как избавляться от такого состояния, оно лишь множило мои нехилые страхи и комплексы. Что касается впервые свалившейся на меня работе-счастью, то на какой-то момент мне показалось: этих благ мне с лихвой хватит для дальнейшей жизни. Главное, что для себя усвоил: надо не опускать (хотя бы попробовать не опускать) руки, несмотря ни на что. Пить бросил, но сложнее оказалось отвыкнуть от курения — здесь я взял себя на «слабо».
В один из дней в наше заведение зашёл мужчина по имени Сергей Петрович, он предложил мне работу на более выгодных условиях. В «Измаиле» на такое дело меня благословили... В кафе на улице Вавилова я стал помощником повара: чистил картошку, лук, мыл посуду и перед выдачей блюд украшал их. Поработав месяц, заметил, что у меня всё хорошо!

— Чувствую, Евгений, вам хочется сказать «но»...
— Скорее, «и». И как-то, знаете, расслабился. Стал выпивать. Чего, кажется, не хватало? Но привычки вернулись. Чувствую, скатываюсь...

— А жили где?
— Это уже отдельная история про отдельную же комнату в общежитии. Куда меня комендант пустила за скромную «взятку» в виде хрустального наборчика. Но через какое-то время скомандовала: «Женя, выметайся!» Я сел на крыльцо, обнимая единственную собственность — матрац. «Ты почему не уходишь?» — «А мне некуда, буду жить на вашем крылечке». «Ладно, — подобрела комендантша, — вижу, ты парень неплохой». Мало того, даже прописала меня в этой комнате. Есть общага, работа, жил, потихоньку выпивал... Руководителям кафе последнее явно не нравилось, а я понять не мог, что их так раздражает. Работа же идёт, ну выпил и выпил — что тут такого?..

Энергия «Ци» — дама с характером

— Такая жизнь — уже счастье с лихвой?
— Так казалось до того момента, пока в кафе не пришёл новый администратор — Александр.

— Вы ему понравились?
— Да он терпеть меня не мог! Говорил, что никогда не видел людей настолько «не в себе», да к тому же и наглых.

— Резкий, однако...
— Мной командовать действительно было тяжело. Когда руководили жёстко — отвечал агрессией. Видимо, моя внутренняя «забитость» не могла в те времена перерасти во что-то иное. Но как-то мы с Александром всё же разговорились. «Женя, ты считаешь, поскольку выпил немного — это не страшно? Ты представь ситуацию: я, к примеру, убил человека и меня судят. А я судьям: убил же одного, а не пятерых! Подумай об этом». Через какое-то время я пришёл к выводу, что пить на рабочем месте не очень-то уместно. И, конечно, заинтересовался, что это за человек такой — Александр. Выяснил, что он увлечён культурой Востока и преподаёт стиль ближнего боя вин-чун. Это не просто наработка ударов, а целая работа с внутренним миром человека. Саша ещё долго не хотел брать меня в этот свой интересный мир. Но в конце концов согласился со мной заниматься.
Есть такая медитация «Стояние столбом» — мощная практика, позволяющая быстро получить заряд энергии Ци для самооздоровления (духовного тоже) и прилива жизненных сил. Но энергия не простая, с характером — ей нужно соответствовать с полным доверием и чистым сердцем. Иначе эту практику можно назвать «Обнимаю дерево» — полчаса стоять неподвижно, как дерево собирает из земли живительные силы, дышать определённым образом. И Евгений Воронков начал заниматься восточным единоборством.
— Само название вин-чун было громким для меня, — вспоминает наш герой. — С чего начал новую жизнь? Я, каким бы смешным это ни казалось, срезал свои кудрявые локоны. И прекратил пить алкоголь — совсем. В процессе занятий появилось новое измерение: я научился смотреть на себя со стороны, анализировать, как живу, думаю, разговариваю... Саша объяснил: да, ты стал работать со своей энергией. Я до сих пор этим занимаюсь, как и суфийской гимнастикой (суфийским кружением, вспомним то же ритуальное вращение дервишей). Она, гимнастика, здорово улучшает чувствительность и обостряет интуицию. Например, сегодня, беру я в руки определённый документ. Вроде всё в нём как надо, а подписать не могу, если в голове не возникнет чёткого образа этого документа. Ещё: понимаю, когда мне лгут... Всё работает на космической энергии: если ты идёшь вниз, она поможет идти вниз. Но если хочешь что-то поменять — она тебе непременно поможет. Вопрос только в том, что ты хочешь, что для себя решил. Жизнь меня учила жёстко, даже жестоко, пока не понял, почему так.

— А как в то время обстояло дело с «забитостью», переходящей в агрессию?
— Я работал в ресторане, на входе дрались каждый день. Было, признаюсь, удовольствием кому-то в морду дать. Первое время — было. Но я никогда не лез в бандитские бригады, хотя желание было. Если быть честным с собой, то скажу: мнение окружающих для меня вроде бы не было значимым, но это на поверхности; а внутри хотелось, чтобы в тебя кто-то верить начал. А может, доказать правоту силой? Я был тогда раскалён — сила появилась, и только меня тронь...
Пока не сказал себе: шёл бы ты, Женя, свою агрессию как-то иначе вымещать, не на людях. И я стал серьёзно заниматься спортом, хотя уже 20 лет было. Тренер говорил (а я занялся и силовым спортом, став со временем кандидатом в мастера по пауэрлифтингу): «Тренируемся не для того, чтобы нападать, а чтобы защищаться».
А медитация, чему учил Александр, давала сильную обратную связь: через полгода я почувствовал более твёрдую почву под ногами, появилась некоторая уверенность в себе. Саша говорил вроде бы очевидное, но это надо было глубоко прочувствовать: «Чтобы стать человеком, вариантов много, один из них — собрать себя изнутри и попробовать чего-то добиться».
...Чего не получилось у друга Толика. Вроде бы его жизнь складывалась более-менее благополучно — была работа, появились жена и сын. И вдруг он наложил на себя руки. Мне стало отчаянно горько. Но он жил в прежнем режиме и с прежними же представлениями о мире, не рос, не хотел. Поэтому и энергия кончилась, шепнув то самое: «пора». Я часто вспоминаю друга моего Толика...

Татьяна ПОТАПОВА

(Окончание следует)