Писатель Владимир Шанин родился в селе Бирилюссы Красноярского края. Более шестидесяти лет живёт в Красноярске. В этом году ему исполняется 85 лет.

В юности писал стихи, затем перешёл на прозу. Печатался в журналах «Молодая гвардия», «Дальний Восток», «Сибирские огни», «День и ночь», «Енисей». Автор книг «Памятник для матери», «Бел-горюч камень», «От зари до зари», «Горька ягода калинушка», «Куплю дом в деревне», «Имя собственное», «У времени в плену». Изданы три книги романа-исследования «Суриков, или Трилогия страданий» о великом художнике — красноярце В.И. Сурикове. Член Союза писателей СССР, затем России, член Академии российской литературы.
Владимир Яковлевич Шанин — большой друг хакасских писателей и нашего незабываемого Юрия Николаевича Забелина, по приглашению которого Шанин часто бывал в Аскизском районе на праздновании Тун Пайрама. Он также принимал участие в работе семинаров молодых писателей в Красноярске и Абакане.
Кстати, Шанин подарил мне объёмный труд о художнике В.И. Сурикове. А недавно я получила его новые книги «Отчуждение» (повесть и рассказы) и «Ощущения» (стихи). Что мне нравится в стихах автора? Импонирует их жизненная основа, стремление не отрываться от своих корней, от родины. Интересны его жизненные наблюдения, а также естественность интонации, позиция всегда и во всём быть самим собой.

Лариса КАТАЕВА,
член Союза писателей России
Абакан

* * *

Я в них живу

Во мне — обнова: я прорастаю
Довольно странно — знакомым чувством,
Как будто в небо орлом взлетаю,
Как будто ветром по полю мчусь я.
Я прорастаю, как тот подснежник,
Пробившись к солнцу сквозь мрак сомнений.
Меня питают любовь и нежность,
Так удивляться теперь не мне ли?..
Так в чём же сущность явлений века?
Моё открытие — праздник в будни:
Купаться в солнце терновой веткой
И улыбаться: «Спасибо, люди!»

* * *
Топор клюёт,
Поёт над головой
Дедовскую песню летней рани...
Колю дрова, вернувшись с «ночевой»,
Как старый дед,
Потомственный крестьянин.
В стихах не разбирался он,
Зато
Столярничал, соседям ладил ставни,
Рубил дома —
Не на год, а на сто.
Он мне в наследство
Те дома оставил.
Я в них живу —
Один во всех домах.
Хожу в кино.
Работаю до дрожи.
Пишу стихи.
Зимой хожу в пимах
По лесу, по глухому бездорожью.
А по утрам сосновые дрова
Люблю колоть
И умываться в речке.
И книжные холодные слова
Согреваю я народной речью...
Наверно, это скучно
И старо —
Колоть дрова, когда летят ракеты.
Но каждый взмах тяжёлым топором
Роднит меня всё больше с этим дедом.

Сомнение

Памяти любимой жены

В любви не надо сомневаться,
Сомнение подобно гире:
Не убежать,
Не оторваться
И не заплакать, как другие...
А ты в рыбацкой плоскодонке
(как белый парус на волне)
В платочке белом долго-долго
Плывёшь ко мне.
Спешишь ко мне?
Но властно над тобой сомненье,
Но — ненароком...
Как будто что-то
Тебя бросает на колени
Перед стремительным потоком.
Я жду тебя.
Ломаю спички.
Не ставлю точку у причала.
И мне не спится.
Стою у пирса,
Тебя встречаю.
Тебя встречаю...

На пароме

На берегу людно, суетно, ладно...
Подмокло солнце в реке.
Прохладно.
Грузовики жарко пыхтят — как в бане.
Паромщик командует, он — барин.
Ругает, орёт он на тётку с курами:
— Куда ты с птицею, дура дурою!
Сначала — машины, слышишь, машины!..
— А я что?.. Мне надо.
У, чёрт плешивый!..
А парень с татуировкой — что с вывеской,
Руки в бока, хохочет заливисто.
Тётка ищет, где бы устроиться.
Тётка едет в гости на Троицу,
Ей очень нужно попасть на праздник.
Пусть переправится, жалко разве!
Тётка пристроила корзину с курами,
Корит паромщика за бескультурье:
Такие слова говорит простые,
Как в землю бросает зёрна литые...
А я достаю блокнотик зелёный
И отбираю зерно поядрёней,
Чтобы потом подарить кому-то...
Я собираю народную мудрость.
Из глубины, из жизни кондовой
Слово пришло — и образ готовый.
Я слушаю тётку.
Сижу в укроме,
Плыву, как в прошлое,
на пароме.

За дикой речкой

За Тубой, за дикой речкой,
Как за гранью естества —
Первобытное наречье,
Первородная трава.
Там, в степи, при ярких зорях
Пламенеет пыль веков.
И кровавые мозоли
На ладонях казаков...
То ли правда, то ли небыль —
Говорят, давным-давно
Был пожар, огонь по небу
Растекался, как вино.
Город спал под Красным яром.
И под пологом огня
Будто вывезли татары
Полумёртвого меня...
Вижу я тот древний город.
Вижу — сам тубинский князь
Под чужой гортанный говор
Бросил на седло меня...
Может, было так, а может,
Я чего насочинял;
Может, был такой вельможа,
Что наврал насчёт меня.
Я, конечно же, не барин
Ни душою, ни лицом,
И какой-нибудь татарин,
Может, был мне праотцом.
В той степи, как на базаре,
На ристалище племён,
Истребили всех хазары,
А я с матерью — пленён...
Может, вовсе не хазары
Налетели. Может быть,
Это русские казаки
Женщин вздумали отбить.
Уходили от погони
Злых ограбленных князьков,
И израненные кони
Уносили седоков.

Лёгкое дыхание

За воротами,
За калитками
Лист осенний, купаясь в пыли,
Обложил золотыми слитками
Обнажённое тело земли.
Ветер шалый измял,
Измучил,
Разбросал, сорвав с тополей...
Собирают их дворники в кучи,
Чтоб дышалось легко земле.

Позови

Не жалей меня в горе —
Всё это слова.
Дай мне руку:
Хочу опереться и выжить.
А ещё дай огня,
Чтоб из памяти выжечь
Необжитые мною слова-острова...
Солнце падает в реку,
И с криком совы
Занимается ночь —
Необъятна до жути.
Я сегодня безвольный:
Меня позови —
Побегу за тобой,
Не сдержусь.
Не сдержусь ли?..

Владимир Шанин
Красноярск