В один из последних декабрьских дней 1941 года батальон лыжников с наступлением темноты вышел к одной небольшой железнодорожной станции близ Москвы.

Тут нас посадили в теплушки, и мы двинулись в неизвестность. Наконец эшелон проследовал прифронтовую станцию Крестцы и остановился прямо в поле. Оказывается, часа за два до нашего прибытия противник крепко бомбил эти самые Крестцы. Спешно выгружаемся из вагонов, встаём на лыжи и быстро уходим в лес. Это километра два-три от станции, затем комбат командует: привал. Любой привал на фронте — это, как правило, небольшая остановка и возможность перевести дух и чуть-чуть отдохнуть.
Следует проверка наличия людей, подгонка армейского снаряжения — и снова в путь, к линии фронта. А она не так уж и далеко: видны всполохи пожаров. Тихо, светит луна. Слышны только поскрипывание амуниции да глухие хлопки добротных сибирских лыж о лыжню. Всю ночь батальон шёл к линии фронта. Так подразделение, в котором я служил, оказалось на Северо-Западном фронте, в районе Старой Руссы, где фронт вёл тяжёлые оборонительные бои. Местность здесь была крайне неблагоприятной для ведения боевых действий — лесисто-болотистая.
Северо-Западный фронт образовался с начала войны из состава Прибалтийского военного округа. Он прикрывал направление на Ленинград с юго-запада и на Москву с северо-запада. К моменту моего прибытия на передовую, то есть к декабрю 1942 года, фронт вёл тяжёлые бои на рубеже озеро Ильмень — город Холм. Несмотря на все недостатки ведения боя в лесисто-болотистой местности в виде комаров, постоянной сырости и холода, были и преимущества. На первую половину войны основным «козырем» немцев были танковые и моторизованные соединения. Подобная местность очень ограничивала использование таких подразделений. Весь 1942 год здесь шли кровопролитные ожесточённые бои. Наши войска постоянно атаковали противника, а он уже приспособился к этим атакам, укрепил свои позиции, и мы не смогли продвинуться ни на шаг. Впечатление такое, что это была «мясорубка», которая ежедневно перемалывала наши стрелковые бригады и дивизии. Технику, и в первую очередь наши танки, применять было нельзя. Мы удивлялись и даже про себя возмущались тем, что атаки советских войск велись прямолинейно и практически в одном месте. И только после ­войны я уяснил, что это были атаки вынужденные, они проводились для того, чтобы противник не смог снять с нашего направления хотя бы часть своих войск для переброски их на другие стратегические направления — под Москву, Тулу, Харьков или Ленинград, где уже несколько месяцев шли тяжёлые бои.
Ценой огромных потерь Северо-Западному фронту удалось эту задачу выполнить. Помимо обычных полевых войск здесь сражалось и несколько морских бригад с Дальнего Востока. Матросов в их чёрных бушлатах и шинелях немцы называли «чёрная смерть». Проходило четыре-пять дней, и от полнокровной стрелковой бригады оставалось в живых несколько человек, которые на двух-трёх санях уезжали в тыл. Стрелковые дивизии в этих боях за одну-две недели теряли убитыми и ранеными до 80 процентов своего состава.
Вслед за нами сюда прибыли ещё два батальона лыжников-сибиряков. Наш батальон занял исходный рубеж в сосновом лесу, неподалёку от переднего края. До нашего прихода на передовую 64-я стрелковая бригада морских пехотинцев-тихоокеанцев, переброшенная под Москву с Дальнего Востока, предпринимала здесь несколько попыток лобовых атак прорвать хорошо укреплённую оборону противника, но безуспешно. Моряки в тех боях были обескровлены и понесли большие потери, их наступление выдохлось.
Тогда командование решило передать этот участок обороны лыжникам-сибирякам. Мы расположились в землянках морских пехотинцев: в мёрзлом грунте выдолблены небольшие ямы, примерно полтора на полтора метра и глубиной около метра. Сверху — лёгонький накат из тоненьких жердей. Лаз в землянку прикрывался плащ-палаткой, на полу — еловые ветки. В такую землянку вмещались не более четырёх человек. Они могли находиться там только в лежачем положении, с поджатыми коленями, так как вытянуться во весь рост здесь не представлялось возможным. Забираемся в эту землянку, плотно прижимаемся друг к другу, как кильки в банке, смертельно уставшие — моментально засыпаем. Позднее я не раз с блаженством вспоминал огромные и холодные землянки-капониры военных лагерей под Казанью, в которых нас накануне готовили к боям. Не зря говорят, что всё познаётся в сравнении. Валенки и рукавицы наши постоянно были сырыми, поэтому руки и ноги на морозе быстро начинали коченеть. Чтобы согреться, нужно было выбраться из своей норки-землянки, попрыгать, похлопать по бокам руками — и опять в землянку, чтобы вздремнуть 15 — 20 минут. Однажды крепко заснул и не почувствовал, как у меня начали коченеть ноги. И вдруг как будто кто-то сильно-сильно толкнул меня в бок. Проснулся, и — о ужас! Пальцы одной ноги чувствую, а другой — нет, во сне обморозил ногу. Быстро вылезаю из своей конуры, начинаю двигаться, прыгать. Среди бодрствующих бойцов у землянки оказался мой помкомвзвода сержант Рябоконь. Шёпотом, чтобы не привлекать к себе особого внимания, говорю ему: «Я, кажется, обморозил ногу». Усадил он меня в сторонку, снял с моей ноги валенок и начал быстро-быстро руками растирать мои пальцы ноги снегом. Через четыре-пять минут чувствую тепло и ощущаю прикосновение рук сержанта. Потом начались сильное жжение и нестерпимая ломота, но это уже были мелочи. Я быстро вышел из оцепенения, ведь меня буквально сломила сама мысль о том, что могу быть обвинён «в членовредительстве» и предстать перед военным трибуналом как симулянт и вредитель. Такое на фронте случалось и, как правило, заканчивалось для таких вот бедолаг вроде меня довольно трагически — показательный расстрел перед строем подразделения или направление в штрафную роту…
И стало жалко уже не столько себя — ведь мне на фронте всё равно рано или поздно ­погибать, — сколько своих находящихся в далёком тылу родственников. Ведь в случае чего мой позор ляжет и на их голову. И вот когда почувствовал, что пальцы ног живы, меня охватил какой-то неописуемый восторг. Мысли были примерно такие: «Ура! Спасён! Я ещё повоюю и покажу, на что способен!» Конечно, этот восторг протекал скрытно для моего окружения, но это было что-то необыкновенное, будто заново родился. Из этого случая я извлёк для себя очень полезный урок. Четыре зимы провёл в пехоте на фронте. Были на передовой и экстремальные условия, но я не позволил себе больше ни разу бесконтрольно заснуть на морозе.
К сожалению, мои сослуживцы по батальону повторили в этих тяжёлых боях судьбу своих предшественников — морских пехотинцев-тихоокеанцев: много раз поротно и побатальонно пытались атаковать оборону противника, но всякий раз вынуждены были под шквальным огнём врага откатываться назад. Наши атаки захлёбывались от хорошо укрепившегося на позициях и пристрелявшего каждый квадратный метр разделявшего нас пространства противника. Ещё тогда мне, обычному рядовому-красноармейцу, было понятно, что такие вот наши атаки противника в лоб — малым числом и без хорошей огневой поддержки артиллерии и миномётов — бессмысленны. Но воинскому начальству было виднее, ему было не до сантиментов о добре и зле.
Ныне, когда я прочёл немало литературы о войне, в том числе воспоминания известных советских военачальников о боях под Старой Руссой, доподлинно узнал и о наших больших потерях на этом участке советско-германского фронта. Отмечу, что этот период был одним из самых тяжёлых в моей фронтовой жизни. Батальон наш в этих боях оказался сильно потрёпан. В моём взводе выбыло около 20 человек, в том числе 15 бойцов — убитыми. Я потерял в этих боях одного из самых близких фронтовых друзей — Володю Барышникова.
Произошло это так. Ночью все окрестности завалило полуметровым свежим снегом. Мы рядом с Володей шли по глубокому снегу в свою очередную, шестую по счёту, атаку на позиции немцев. Бежать в атаку у нас, измотанных предыдущими боями, сил уже не было. Поэтому мы как могли, чуть ли не по пояс в снегу, шли в направлении вражеских позиций. Пуля попала ему в голову и сразила моего товарища наповал. С наступлением темноты, когда бой затих, мы выносили своих убитых с поля боя. Я знал, где остался лежать Володя, и сам лично вынес его на плащ-палатке к большой воронке, в которой была устроена братская могила. Мы как могли похоронили погибших в бою в мёрзлой русской земле. На этом кровопролитном участке советско-германского фронта наше подразделение лыжников-сибиряков находилось до апреля 1942 года. Затем уцелевшие остатки батальона перебросили ещё южнее, в район города Холм, и уже оттуда направили на переформирование. Впереди нас ожидали ещё три года войны.

Воспоминания фронтовика
Ивана Ананьевича Байкалова
записал Сергей БАЙКАЛОВ
Абакан