Дела без срока памяти. Такие мысли приходят всегда, когда предоставляется возможность поработать в судебных архивах.
Каллиграфически выписанные буквы в решениях и распоряжениях степных дум или окружных судов конца XVIII — начала XIX веков; тонюсенькие, на папиросной бумаге под истёртую копирку, приговоры тридцатых-сороковых…
Встречая знакомые фамилии, вздрагиваешь — но понимаешь тут же, что иногда более сотни лет прошло с того или иного дела. Никого из людей, имевших к нему отношение, уже и в живых нет. Остались память, история, справедливость или несправедливость. Судьба…
В этом году исполняется 90 лет Верховному суду нашей республики, который является правопреемником Хакасского областного суда. Точкой отсчёта стал 1930 год, когда Хакасия стала автономной областью и соответственно суд стал областным. И это тоже история — насыщенная и очень непростая, ведь, по сути, судебная система всегда была зеркальным отражением развития общества.
Мишени для карателей
И все испытания того времени в большой мере коснулись и судейского сообщества, когда каждый грамотный человек при власти был одновременно мишенью для карательной машины.
Достаточно сказать, что первый председатель областного суда Яков Арыштаев был уволен из органов юстиции с ярлыком «оппортунист, предпочитающий руководящей работе проведение процессов». Фёдор Толстухин, бывший председателем Хакасского областного суда с 1933 года, в 1937-м был обвинён в контрреволюционной деятельности — участии в антисоветской организации, подрыве работы суда и расстрелян. По этому же делу расстрелян судья Аскизского районного суда Николай Топоев. Под угрозой ежедневного ареста находился и Дмитрий Прокопчик, возглавивший областной суд в 1937 году. Его представляли как троцкиста, замешанного в связи с «правыми» руководителями Саралинского района, но обвинение не было подтверждено. Районные судьи обвинялись даже в том, что своими действиями способствовали сохранению контрреволюционных кадров. Всего из восьми действующих судей пострадали четверо, кроме того, приговоры были вынесены и троим бывшим судьям.
Конечно, ситуация, возникшая в тридцатые годы в обществе, была невыносимо тяжёлой — и читая приговоры того времени, начинаешь это понимать.
«Злоумышленники»
27 июня 1939 года в закрытом заседании облсуда рассматривали дело двух «матёрых контрреволюционеров и заговорщиков» — Михаила Францевича Краковского, 1863 года рождения, поляка, предпринимателя «из бывших», и Дмитрия Яковлевича Иванова, 1872 года рождения. Первый до революции арендовал золотые прииски в Таштыпском районе, добывал золотишко, не бедствовал. Но пришла революция, национализировав всё, что имела его семья. Краковский поселился в Абазе, ведя жизнь обычного гражданина. Второй имел крестьянское происхождение, работал частным коноводчиком, проживал в Таштыпском районе. Краковскому на момент суда исполнилось 76 лет, Иванову — 68.
Но ведь, несмотря на возраст, перешли же кому-то дорогу? Кто-то же написал заявление о том, что эти старики, когда встречаются, ведут между собой контрреволюционные разговоры. Так что обвинялись деды по одной из расстрельных статей, 58-10: «Пропаганда и агитация, содержащие призывы к свержению, подрыву или ослаблению советской власти или к совершению контрреволюционных преступлений».
Как написал доносчик, «Краковский и Иванов, являясь враждебно настроенными к советской власти, проводили агитацию против проводимых партией и правительством мероприятий, дискредитировали колхозный строй».
Старики отрицали эти факты, пытались доказать свою невиновность, но не смогли. Их приговорили к лишению свободы и трудовым лагерям сроком на пять лет. Однако, учитывая их дряхлый (так в приговоре) возраст и то, что оба не могут нормально передвигаться, реальный срок наказания был заменён на условный. Их освободили из-под стражи прямо в зале суда, что, конечно же, было небывалым по тем временам счастьем.
Цена анекдота — жизнь
К Раисе Короновой, родившейся в 1906 году в Иркутске в семье мещанина, судьба была не так благосклонна. В 1936 году за антисоветскую деятельность был арестован её муж, горный инженер. Сама она переехала в Абакан. Грамотные специалисты требовались везде, и женщина устроилась машинисткой в трест «Хакзолото». Однажды коллега пригласила отпраздновать день рождения. А через несколько дней Коронову арестовали и увезли в Минусинскую тюрьму...
Из приговора: «Будучи 20/12. 1940 года на вечеру у гражданки Рубцовой рассказывала анекдоты контрреволюционного порядка, что на суде подтвердилось, что не отрицала и сама Коронова».
А ведь приглашённые гости наверняка смеялись над анекдотами. Потом всё просто: донесли. Понятно же — жена врага народа. В заседании судебной коллегии так же, постфактум, конечно, было установлено, что «…будучи враждебно настроена к советской власти, Коронова систематически среди машинисток треста «Хакзолото» распространяла клевету на материальное положение в СССР». Этого было достаточно, чтобы приговорить Раису Коронову к 10 годам лишения свободы с последующим поражением в правах.
Пять лет как подарок
Агитация, злоупотребления, клевета на советскую власть — в этом чаще всего обвиняли преступления в тридцатые годы. И наказания по таким статьям УК были самыми жестокими. «10 лет без права переписки», по сути, являлись смертным приговором. Поэтому — можно этому не верить, но так было, остались воспоминания свидетелей — наказания сроком на пять лет казались подарком судьбы. Достаточно часто, об этом свидетельствуют архивы Верховного суда Хакасии, к такому сроку приговаривали представителей религиозных конфессий, отказывавшихся идти в Красную армию. Например, крестьяне Загвоздкин, Недужко и Петухов отказались от службы по причине: «Религия не позволяет брать оружие в руки». До начала Великой Отечественной войны такую «отмазку» использовали многие, но после 22 июня 1941 года на это уже никто не решался — те, кому «вера запрещала», пополняли штрафные батальоны.
Спасение побега
Но есть и другие примеры. Шестнадцатилетний Александр Зубков, отбывавший в 1941 году срочную меру наказания (1 год 6 месяцев) в ЕнЛаге, 4 июля бежал из мест заключения на фронт. Был задержан на вокзале. Учитывая несовершеннолетие Зубкова, срок ему увеличили не фатально, так что, вероятно, парнишка ещё смог повоевать в Великую Отечественную, но это можно только предположить.
Зато благодаря архивным документам мы точно знаем про другой, удавшийся побег.
31 мая 1941 года судебная коллегия Хакасского областного суда вынесла приговор по делу Самсона Никифоровича Дворского, 1914 года рождения. Самсон Дворский работал завскладом абаканской базы «Союзпродмаг». Проработал три месяца и за это время «расхитил товарно-материальных ценностей на сумму 12750 рублей 49 копеек». Суд приговорил Дворского к хрестоматийным 10 годам лишения свободы. Причём без конфискации имущества — как указано в приговоре, «за неимением оного».
Вот такой «расхититель». У самого ни кола, ни двора, только дети малолетние и жена неработающая. И 10 лет без права переписки.
Как Дворскому удалось сбежать — это отдельная история, в протоколах не отражённая. Обнаружили Самсона Никифоровича лишь через 18 лет в одном из городов Советского Союза, где он проживал под фамилией Вяткин.
За эти 18 лет Дворский-Вяткин успел повоевать на фронтах Великой Отечественной войны, поработать в различных организациях на стройках народного хозяйства и принять участие в восстановлении страны — и ни разу не был привлечён за противоправные деяния.
После ареста (Дворского) доставили в Абакан. Там в ходе судебного заседания он не признал себя виновным в хищении товарно-материальных ценностей. Более того, и суд установил, что определённых объективных доказательств того, что Дворский совершил хищение, в деле нет.
Суд постановил: приговор Хакасского областного суда от 31 мая 1941 года в отношении Дворского Семёна Никифоровича отменить, дело производством прекратить в силу указа Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 года «Об амнистии».
Признаюсь честно, порадовалась за Дворского — сбежав, ему удалось жизнь сохранить и репутацию восстановить. В стране, где репрессиям в 1930-е годы подверглись миллионы человек, такой случай — редкое исключение из правил.
Елена АБУМОВА
