На вокзале было тихо. Сидели две бабушки да мама с сыночком. Но тут дверь с шумом распахнулась — вошла полная пожилая женщина, тяжело передвигая отёкшие ноги.
— Ой, девчонки, кое-как дошла, — обратилась она к бабушкам. Натужно дыша, опустилась рядышком.
— Здрасте!— выдохнула.
— И тебе не хворать!— приветствовали они.
— Щас иду мимо лавок, что во дворе стоят, на одной дед сидит, ну вылитый Окснеер, дыхание перехватило, сердце сталось! Нехорошо мне как-то на душе...
— А кто это?— спросила одна бабулька.
— Галка, ты что, не помнишь, у нас беженцы в войну жили... — уточнила полная женщина.
— Дак они же все уехали, как их реабилитировали?
— А ты, Стюра, разве не помнишь?— обратилась к попутчице Галина.
— Да как же это забыть... — растягивая каждое слово, ответила баба Стюра.
— У меня всё перед глазами, как сейчас помню, — начала свой рассказ полная женщина. — Беженцы и сосланные с Прибалтики, с Украины, узбеки были. Тяжело им в Сибири жилось!
— А кому легко было? Война!— возразила баба Стюра.
— Мы местные! Они к нашему климату не могли привыкнуть. Лето ещё куда ни шло, а осень, да зиму... — тихо сказала баба Галя.
— Этот Окснеер с вашей деревни, что ли? — спросила баба Стюра. — Ты, Нюра, обозналась, поди? Мы тогда совсем детьми были.
— Когда закончилась проклятая, нам уже по десять лет стукнуло. Мы же закалённые — дети войны! — Баба Нюра ладонью стёрла слезы, тяжело вздохнула. Бабульки загрустили, прослезились, замолчали.
— Целый эшелон беженцев, по всем деревням распределили, — заговорила Нюра. — Старики, бабы, детей куча, мал мала меньше. Наши, деревенские, их по семьям разобрали. А у нас сарай пустовал, корову давно зарезали на мясо, вот туда мужиков поселили на осень: деда и двух молодых. Один парень хромой, а второй вроде здоровый. Трудились как все — работы не боялись. Только больно молчаливые. А если и скажут что на своём языке, всё как-то боязливо, почти шёпотом. Пуганые какие-то! Видно, много им пережить пришлось. Особенно зимой тяжело было. Не привыкли к сибирским холодам. Говорят, многие померли. Дед, который из сарая, тоже: утром все на работу собрались, а он так и не проснулся. Потом парней соседи к себе забрали. Тесно было — две маленькие комнатки да кухня, но жили как-то. Хромой простыл в зиму сильно. Кровью начал харкать. Слёг совсем, до весны лежал, думали, помрёт. Бабы его настоями из трав поили. Весной, по теплу, стали выводить его. На солнышке погреется, подышит воздухом свеженьким — и опять в дом. Молочком парным кормили. К середине лета оклемался. Видно, сильный организм был, молодой. Не помню его имени, а вот прозвище ему дали Хромоножка. Второй парень — Окснеер. Все его так и звали. Фамилия, наверно, такая была. Он ещё женился на своей же беженке. Наши её звали Лидой.
После войны многие уехали. За Хромоножкой родственники приезжали, забрали. А Окснеер и Лида остались здесь. Жили долго. Первое время всё куда-то ездили — отмечались. Люди говорили, сосланные. Он работал в автохозяйстве, машины ремонтировал. Лида там же полы мыла. Неразговорчивые были, ни с кем сильно не дружили. А вот о природе родного края рассказывали часто: о Балтийском море, о запахе рыбы, рыбаках. Окснеер становился задумчивым, глаза его наполнялись печалью. И только когда говорил о рыбаках, глаза светились тёплыми огоньками.
Люди любили его истории: о море, о шумных раскатистых приливах, о морской пене, и, конечно, о рыжем Бэне. В сибирской деревне, далёкой даже от районного центра, вряд ли кто мог представить масштабы моря. Спящее, тёмное до черноты море, яркие звёзды и рыбаки на нескольких лодках, уходящие в ночное. И с ними высокий рыжеволосый Бэн. Никто не знает, была ли это фамилия или имя. Просто наши любили истории про Бэна.
...Лодки медленно отплывали от берега и растворялись в темноте. На следующий день, скорее, вечер, дети ходили встречать добытчиков. Рыбаки тяжело ступали на землю, принося с собой запах соли, пота и рыбы, громко разговаривали, чертыхаясь. Тянули и сушили сети в специально оборудованном месте. Улов не всегда был большой, но пустыми не приходили. К обеду следующего дня намытые, выбритые, в чистых одеждах они весело рассказывали о рыбалке... И в очередной раз Бэн отличился. Лодки плыли спокойно, волоча за собой сети. Вдруг Бэну послышался голос женщины, зовущей на помощь. Стал всем говорить: «Сушите вёсла, кто-то зовёт нас на помощь!» Рыбаки быстро подняли вёсла. Тихо, слышен только всплеск капель от вёсел. Ровные просторы моря. Тишина.
— Бэн! Тебе вечно мерещится.
— Я чётко слышал! Кричали.
— Ты бы заткнул уши! — советовали рыбаки. — Жениться надо, тогда женщины перестанут мерещиться.
— Да ладно вам смеяться!..
И вдруг все застыли. Где-то вдали как эхом разносился женский тонкий голос. Не то звал, не то пел. Звук то нарастал, то уходил или, скорее, растворялся в воздухе. Огляделись — никого. Надвигались сумерки, словно туманом медленно заволакивало водную гладь.
— Вы слышали? — шёпотом спросил Бэн.
Холодок пронёсся по спинам. Звук стал нарастать, приближаться, высокие ноты звенели в ушах. Было темно, жутковато от неопределённости. Вдруг голос исчез и наступила тишина. Страх и волнение обуяли мужчин. Они быстро стали грести вёслами. Бэн залёг на дно лодки и зарылся с головой в мешки от сетей.
Рыбаки собрали улов и быстро уходили от этого неприятного места. На небе появились звёзды. Мужики тихо переговаривались. Улов небольшой, надо было продолжить работу. Пошли дальше по морскому пути. Плыли, разговаривали, изредка курили. Вдруг из последней лодки донеслись хрюканье и стоны, все насторожились.
— Ой, проклятая, не трогай меня! — донёсся голос Бэна.
— Молчи, дурачок! — сказал ему напарник. — Да не кричи же ты, зараза!
Лодка стала раскачиваться. Напарника швырнуло на корму. А Бэн сидел посередине, на голове у него были мешок и сети. Он запутался в них, пытаясь освободиться, намотал сеть себе на палец. Вытащил голову из мешка, но сеть повисла на ухе. Бэн дёрнул и закричал от боли: нить от сети порезала ему ухо. Его рыжая голова походила на подсолнух. Лицо было чёрным с зеленоватыми пятнами, ухо разодрано, и из него сочилась тоненькая струйка крови. А он пытался освободить свои пальцы от толстой нити. Портить сети было жалко, но пришлось резануть по ним лезвием ножа. Потом долго ещё Бэну пришлось держать пальцы в прохладной солёной воде.
Вернувшись, рыбаки рассказали историю жёнам. Случай с сетями не произвёл на них большого впечатления. А вот голос над морем заинтриговал. Женщины сбегали к бабке-знахарке, та увидела в этом дурной знак. Скорую смерть какого-то рыбака. И той же осенью умер рыбак по имени Артур, оставив жену и двоих детей. Товарищи помогали его семье, чем могли. Больше голоса в море не слышали.
Окснеер рассказывал, глядя куда-то вдаль. Там была его родина, его море, лодки, люди. Он завершил свой рассказ и долго молчал. Слушатели расходились, занимались своими делами. После он набирал мелких камней, подкидывал их и шёл к себе. Дома у калитки всегда ждала Лидия. Она говорила мужу что-то на своём языке. После недолгой беседы они шли в дом и пили чай. Лидия была хорошей стряпухой. Сибирских женщин она научила прибалтийским блюдам.
В конце лета на её имя пришло письмо с родины. Лидия прочитала его, побежала к мужу на работу. Они долго оживлённо беседовали. Было видно, что очень рады известию. А после пошла новость по деревне, что Окснееры собрались на родину. Через месяц наметили отъезд. Лидия раздавала небогатые пожитки. Сервиз пообещала соседке. Платье, что привезла с родины и надевала по праздникам, подарила подруге Нюре. Всё было по-хорошему — и увидела бы она родину, и вдохнула бы воздух солёной морской волны.
Но Лидия тяжело заболела. Она упала на работе — закружилась голова. И больше не поднялась. В больнице лежала только неделю. Опухоль головы. Её похоронили. Не нашлось в деревне строительного материала на крест, его сварили из двух труб... Окснеер долго сидел у могилы жены и пел нежную протяжную песню. Может, у них был такой обычай, а может, его душа так плакала. Провожали его на автобус всем селом. Уж больно человек был добрый.
В восьмидесятом году приезжал его внук и какие-то родственники Лидии. Они поставили ей гранитную плиту с фотографией и оградку. С фотографии смотрела молодая русоволосая красивая прибалтийская девушка... Родственники привезли горсть родной земли и рассыпали у неё на могиле.

Надежда МАКСИМОВА
Абакан