Людей, прошедших по без малого столетней его судьбе, в длинный пассажирский состав не усадишь. И это только главных персонажей его жизненного романа, а точнее, эпопеи. Тех, кто учил и грел его, тех, кого поставил на путь сам долгое время бессменный (30 лет!) редактор газеты «Советская Хакасия» Иван Прохорович Говорченко.

Согласитесь, хочется заглянуть не только в его рабочий кабинет, но и в ту реальность, свидетелями которой мы не были — в прошлое (и слегка в позапрошлое) столетие.

Через 40 лет

Выписка из метрической книги:

«В 1913 году родился младенец Iоаnnъ, выдана причтом Свято-Троицкой церкви с. Кизiяра Мелитопольского уезда Таврической епархии».

Отец — Прохор Емельянович Говорченко (1883 г.р.). Мать — Василиса Ивановна. Крёстные родители — Григорий Михайлович Савченко и Феодосия Никитична Лысенко.
— Год 1953-й. Прихожу в редакцию как-то утром, работаю, — рассказывал Иван Прохорович. — Заглядывает в кабинет пожилой мужчина.
— Можно вопрос?
— Разумеется, — говорю.
— Ваш отец — Прохор, а мать — Василиса? Так ты — Иван?!
Схватил меня, обнял: «Я твой крёстный!»
Я привёл Григория Михайловича домой, три ночи проговорили. Они с отцом одногодки, были призваны в Военно-морской флот в одно время: служили кочегарами на броненосце «Пантелеймон». Григорий Михайлович, окончивший ремесленное училище, к тому же талантлив был, художник. Помню его картину: заря на Чёрном море, корабль в три трубы с орудиями. (Мать моя в Отечественную от немцев эту картину прятала.) Силёнок у него было не очень: жара, лето, а надо было 15 — 20 тонн угля перебросать. Савченко из сил выбьется, а отец ему: «Григорий, отдохни». Батя-то у меня крепкий был, кулак — как гиря. Выручал друга. Ну и Савченко отца моего обучил многому: бегло читать, писать, считать, из геометрии кое-что. Так случилось, что подружились и их семьи. У Григория жена — модистка с образованием, возле неё и мама моя шить и кроить выучилась. Когда служба на корабле закончилась, друг сагитировал моего на железную дорогу — отец потом помощником машиниста работал. Когда же я, «младенец Iоаннъ», на свет Божий появился — Савченко кумовьями приехали. Вот так и породнились.
— Но из села не уехали?
— А это мать моя — крестьянская душа. Тот не человек, говорила она, у кого нет хаты, огорода, сада, коровы… И тот не человек, который не умеет работать.

На заре

Время революционное Иван Говорченко уже помнит: пять годов отмерял. И было время то мутное для простых крестьян: то белые, то красные, то банда какая окаянная...
— В нашем селе школу разрушили, и мы ходили за несколько километров в соседнее, где люди поумнее были: школу не тронули. Школа же в Белянке (Белгородская область) перегружена была: во многих других деревнях не только школы, но и церкви обворовали, а то и сравняли с землёй. Кстати, один такой прыткий пытался крест с колокольни снять, да разбился насмерть…
А в Белянке помещик Пыхтеев перевёл в своё время хозяйство на капиталистические рельсы, сделал его товарным, доходным. Были у него молочная ферма, сад, питомник, рыб разводил, мельницу имел, крупорушку. Крестьяне даже в пылу революции Пыхтеева ценили и не тронули хозяйство. Помещик, вероятно, за границу отбыл, а нашу школу разместили прямо в том хозяйстве. Мы работали в саду, в огороде. Продукция сбывалась в Харьков. Можно сказать, всё народное образование и экономика волости держались на нашей школе.
В голодные 1921 — 1922 годы сюда бежали люди из Москвы, Питера. И хозяйство пополнялось не только трудовыми руками, но и пришлым интеллектом. Помнит Иван преподавателей — супругов Пожарских.
— Он — математик, жена — филолог. Мы, ребятишки, помогали этой паре в делах житейских, те же в благодарность проводили с нами дополнительные занятия. И позже человек шесть-семь из семилетки поступили сразу в вузы. Политика? — улыбается Говорченко. — Где более-менее прилично жили — один взгляд, где плохо — другое отношение к властям.
Но были среди полярных взглядов и отношений плюсы безусловные. Начиная с пятого класса ребят обязали вести борьбу с неграмотностью: за каждым закрепили одного человека, а то и семью. В седьмом классе они вели уже группы; каждый обучил по 25 — 30 человек. Крестьяне уважали своих юных учителей…
— Учился со мной Кузьма Ткаченко из соседнего села. Возвращались мы как-то из школы домой. Зима, время позднее, метель. А крестьяне на речке, через которую мы ходили, делали проруби для рыбы. Я не заметил вершу и провалился. Вымок, одеревенел, не мог идти дальше. Кузьма, хотя и был слабее, взвалил меня на плечи и тащил два с половиной километра до своего дома. Там меня высушили, обогрели, а отец Кузьмы притащил первача, приказал: «Пей!»
Затем пути друзей разошлись. Иван в 1930-м уехал в Воронеж, в автодорожный техникум. После первого курса студентов мобилизовали на заготовку древесины: наше государство заключило договор с Англией на её поставку. Пришлось вкалывать, тогда уже прорабу Говорченко, и за страх, и за совесть, как и мобилизованным со всей волости — срыв сроков договора много чем грозил... Кузьму же взяли в военное училище связи: там готовили бортсвязистов на самолёты. Когда началась Великая Отечественная, капитан Ткаченко служил в одной эскадрилье со знаменитым капитаном Тихоновым (позже генерал-лейтенантом).
— Много лет спустя я летел в самолёте с генералом Тихоновым, — вспоминал Иван Прохорович. — Разговорились. Он и рассказал, как они служили с Ткаченко: о первых налётах на Берлин, о первых наградах. Тихонову дали Героя Советского Союза, а Кузьме — орден Ленина. Условились мы с генералом встретиться ещё, да не судьба… Как потом стало ясно, наша беседа была за несколько недель до его смерти.

Школа Мартынова

Судьба упорно выводила юного Ивана на многотемную журналистскую стезю. Ещё до автодорожного техникума пришлось хлебнуть её горькой сладости, поработав в газете с зажигательным названием «Пламя» (Шебекинский район Ивановской области). Редактировал её ленинградец Иван Мартынов. По словам Ивана Прохоровича, работа с ним стала главным «университетом». Достаточно сказать, что первая публикация Говорченко о проблемах выращивания и переработки сахарной свёклы имела большой резонанс: по этому поводу даже пленум обкома состоялся, где победил здравый смысл статьи.
— Мне с Иваном Мартыновым довелось много ездить, наблюдать, как он работает. Однажды в редакцию пришло письмо: «Товарищ редактор, прошу пропечатать про контрреволюцию женского населения. Во время собрания они затеяли спор, обмочили мне костюм и голову. Я был послан партией и правительством в колхоз, чтобы быть обмоченным?» Дела... Баб штук триста, а он, «двадцатипятитысячник», один. Нашли мы этого бедолагу: печальный, из дома не выходит. Оказывается, предложил он женщинам обобществить коров, птицу. Они, понятно, шум подняли. Ну, пригрозил, что это контрреволюция. Бабы его повалили на землю, избили... Я же с интересом наблюдал, как Мартынов беседовал по горячим следам: «Ты зачем обидел женщин? Разве так мы построим жизнь, колхозы? Иди по дворам и извиняйся перед каждой колхозницей». А потом редактор наш за женщин принялся: это, говорит, уголовщина. Но давайте мировую, судить никого не будем, о контрреволюции забудем тоже. А ведь тогда очень даже могли срок «припаять»!
Для меня это была школа: Мартынов не командовать был склонен — советоваться. А народ в той же журналистике всякий: были умные, но и дураки тоже... А как он умел подать материал! Позже Иван Мартынов вернулся в Ленинград, а затем стал очеркистом в столичной «Правде». Я не помню, чтобы он кого-то обидел, обозвал. И меня, молодого, уважал, умным человеком считал. (Здесь замечу в скобках: Иван Прохорович это сказал… смущаясь! Как бы скороговоркой, как для себя несущественное).

Эх, дороги

Автодорожный техникум (тогда уже переведённый в Борисоглебск) Иван Говорченко окончил, да ещё и повкалывать для этого пришлось: стипендия 19 рублей, приходилось много чего загружать-выгружать, заработав язву… В учебниках и книгах по-всякому (достоверно или не очень) изложено то, с чем Иван Прохорович имел дело «вживую». Историй у него очень много, ну хотя бы эта... Директором Борисоглебского техникума был кузнец с партийным стажем с 1905 года.
— Кузнецы, они все «потребляли», — рассказывал Говорченко, — ну и наш тоже. Ходил в воспитательных целях с палкой-костылем, не стеснялся и матов. Наконец-таки его заменили; но дела старых партийцев были исключительно в ведении обкома. Возглавлял обком по ту пору некто Варейкис, коммунист с дореволюционным стажем, при Ленине заведовал отделом ЦК партии. Варейкис говорит нашему Хламову: «Как жить думаете? Пьёте вот…» Тот же отвечает: «А я так думаю: что пить, что не пить. А пить все-таки лучше». Поговорили по душам коммунисты века девятнадцатого, да и оставили Хламова в партии: ведь он в своё время командовал бронепоездом, и Троцкий с ним нередко выезжал…
Случилось так, что борисоглебская городская газета всё же завербовала грамотного парня, да ещё хоть и с небольшим, но бесценным тогда журналистским опытом. Нет нужды напоминать, насколько неоднозначна и парадоксальна наша отечественная история. К примеру, «Колхозную правду» Борисоглебска редактировал сын священника товарищ Метропольский, партийный активист. Говорченко же стал заведовать сельхозотделом. Потом безбожного сына священника забрали в транспортную газету — после выступления Кагановича: «Железнодорожный транспорт стал гирей на ногах нашей экономики!» Вскоре и Ивана Говорченко призвали ликвидировать оную «гирю» — определили в дорожную газету Воронежа. Время было не то слово что бурное. Шла борьба в партии, формировались фракции, оппозиция... Газета называлась «Вперёд», а редактором прислали некоего Тарского — бывшего дипломата.
— Почему «сослали» в редакторы? Оказался шурином Троцкого! Это был барин. Полосы ему на дом носили. Но газета, считаю, была на уровне. В секретариате, например, работал ставший со временем известным драматургом Виктор Розов. Без шума, крика, тихо так возвращал плохие материалы с пометками, вопросами и резюме… Мы близки были по возрасту с Виктором, дружили, работать вместе было очень интересно. Кстати, женщины были от него без ума: красивый, с этаким вологодским говорком… В начале Великой Отечественной Розов ушёл военным журналистом. (Иван Прохорович бережно хранил его письма.)
— Я возглавил самый крупный отдел, — продолжил Говорченко, — промышленный. Ведь железная дорога — это государство в государстве: со всеми службами, лечебными, торговыми учреждениями (наряду с ежедневными бесплатными обедами нам выдавали на год шинель и по три костюма — парадный, зимний и летний). Вскоре редактором газеты «Вперёд» стал Василий Баландин (да, родственник знаменитой Веры Баландиной), а я — его заместителем.
В 1939 году, когда к стране присоединили Западную Украину и Западную Белоруссию, ЦК партии решил направить в эти земли агитпоезд. Баландин уехал командиром агитпоезда, а пропагандистскую группу возглавили известные революционеры Ярославский и Землячка. (Поехали вроде бы ненадолго, но тут — война в Финляндии и прочие события. Поезд так и не расформировали, позже он стал обслуживать фронты Отечественной).
Ивана Прохоровича назначают исполняющим обязанности редактора. Случилось так, что за ошибку наборщиков («Сралин» вместо «Сталин») сняли с должности отсутствовавшего в ту пору Баландина. Говорченко остаться редактором не захотел: «Это было бы очень нехорошо по отношению к Баландину». И не только поэтому. Всё сложнее... Тем временем редакцию из Воронежа перевели в Сталинград, где Иван Прохорович «сдавал дела» по газете... Великая Отечественная. Кровавый рубеж истории. В Сталинград уже рвутся фашисты: редакция и типография потеряли нескольких человек. Говорченко дают служебный вагон, чтобы перевезти жену и сына (попавших под бомбёжку, но которых он разыскал в Грязях, это отдельная история...) и ещё десяток семей. В местечке Поворино вагон попадает под бомбы: было сброшено около четырёхсот снарядов. «Но нашёлся отчаянный машинист: то была бригада из Одессы, стреляная-перестрелянная; наш вагон прицепили к их бронепоезду...»
А далее и железные дороги, и дороги судьбы закрутили настоящую карусель. Поездка за новым назначением в ЦК, где в это время бомбили уже само правительственное здание. Печатное слово в войну (перо приравняв к штыку) ценили высоко, как и толковых редакторов. («Каганович любил редакторов газет. Раз в год обязательно приглашал к себе, два-три дня лично занимался с нами. Память у него колоссальная — выступал без записок четыре-пять часов подряд…») И вот поездка в Иркутск на новое место службы, в газету Восточно-Сибирской железной дороги («Явился весь в саже, грязный, заросший. Семьи из спасённого служебного вагона выглядели не лучше…»). Кроме печатных в Иркутске было множество других неотложных дел. Например, готовили эшелоны для Монголии: монголы поставляли лошадей для армии, скот, шинели, вина... Тогда Говорченко и подружился с Чойбалсаном, лидером этой страны.
— Когда много лет спустя я приехал в Монголию, уже из Абакана, разговорились мы в тамошнем ЦК о встречах с их руководителем. Монгольские товарищи удивились и обрадовались нашему с ним знакомству. Пригласили друзей — партизан Чойбалсана. Уху готовили: а уж в этом деле я, заядлый рыбак, толк знаю…
Была в этих дорогах судьбы и работа в одной из газет Литвы, и учёба в Москве в Высшей партийной школе. Казалось бы, надо вернуться в Литву, там всё устраивало Говорченко и в плане творческом, и в житейском. Но дорога вновь сделала резкий поворот: у сына Владимира обнаружили туберкулёз, мальчику требовался более благоприятный климат. Тем более (если в огромной родительской любви вообще применимо такое «тем более») первого сына Иван Прохорович похоронил...

Вершитель реальности

Писать о большой жизни, о человеке-эпохе трудно: и об этом бы надо рассказать, и о том — не то что в газетный разворот, в роман не войдёт… Одна дружба с Будённым чего стоит! А сколько их было, этих друзей, — в любом уголочке Союза и в зарубежье. Не говоря уже о блестящей плеяде друзей-журналистов и писателей, выпущенных с лёгкой и твёрдой руки Говорченко в большое творчество. «Я заметил, что люди делятся на созидателей и разрушителей. Узнать их просто. Созидатели — с лопатой на огород, разрушители — со спичкой и бумагой пал устроить».
Иван Прохорович приехал в Абакан, в редакцию «Советской Хакассии», «без спичек», а бумагу использовал в целях сугубо созидательных. А это — характер. Плюс время на дворе такое. Надо ли перечислять, что сделала тогда Хакасская автономная область, а значит, её газета, а значит, её боевой командир за 30 лет? Стройки века. Саянский территориально-промышленный комплекс, Абаканвагонмаш, Саяно-Шушенская ГЭС, трасса мужества Абакан — Тайшет, освоение целинных и залежных земель, рудники и комбинаты, промышленные и сельскохозяйственные предприятия с передовыми технологиями… Назовите любую стройку, дорогу, город, событие — и не ошибётесь. А кое-где газета шагала впереди событий, служила и «толкачом», и местом встречи, которое в то время изменить было нельзя: один такой «штаб» на область.
По прошествии лет видишь, как мудр был Иван Прохорович. Мудр и справедлив, честен, бескорыстен, работал даже не с огоньком, а с пламенем — охотно, азартно; с неподражаемым говорченковским юмором и трезвым, взвешенным взглядом на жизнь и людей. Подобное и притягивает подобное. Не было бы того коллектива блестящих журналистов, если бы у руля стоял какой-нибудь приспособленец, карьерист, человек равнодушный... Такие в «Советской Хакасии» просто не приживались — почва не та. В своё время Говорченко объявил, например, войну «стукачам»... Повторю: обаяние и сила порядочного, умного человека — магнит, влекущий яркие индивидуальности. Журналисты не карьеру, не деньги себе делали, а общее дело! И это — печать времени созидания и созидательной же романтики.
Каждый номер газеты — школа журналистики. Справедливо критиковали, но и хвалили справедливо. Без интриг, без любимчиков, не прогибаясь под власть. Конечно, все мы люди, и кто-то нравился редактору больше, кто-то — поменьше. Но это внутреннее предпочтение никогда не отражалось на деле, на зарплате, на прочих благах. Рядом с Говорченко каждый сохранял главное: чувство собственного достоинства и внутреннюю свободу, безусловное право на взаимное уважение — от редактора до вахтёра.
Как-то мы с коллегой пытались подсчитать, сколько журналистов поставил на крыло Иван Прохорович, но после трёхсотой с чем-то фамилии людей знаменитых и не очень махнули рукой: не всех вспомнили, да и далеко не всех знаем. Добрались даже до Великой Китайской стены.
— А китайцы-то как в друзья попали? — спросила я тогда журналиста Марию Чертыкову.
— И не говори! Были мы на перекрытии Енисея. Гляжу, к Говорченко группа журналистов из Поднебесной летит обниматься. Я глаза вытаращила, а редактор хохочет: «Был я в 1957-м в Москве на первом съезде журналистов. Там и познакомились. Между прочим, нехило в ресторане «Пекин» посидели». И подмигнул хитро.

«...Прохор обходит владенья свои»

А во владенья эти, то бишь в редакцию, народ тянуло! Туда, где, взмахивая строкомером как дирижёрской палочкой, темпераментный ответственный секретарь, недавний фронтовик Шамиль Булатов командовал: «Срочно в номер!» Где носились курьеры, заливались телефоны, где ночами принимали по телетайпу и материалы из Москвы. И попробуй ошибись в макете (да хоть в чём): линотипный набор и вёрстка — дело трудоёмкое: это не компьютеры… Атмосфера общего дела рождала и атмосферу общей жизни, особого настроя, где приколы и шутки — необходимость дня.
Тридцатилетняя (говорченковская) история «Советской Хакасии» вполне тянет на полное собрание сочинений редакционного фольклора. И «как бог Саваоф» (выражение журналиста Тамары Шаповаловой) «сходил в народ» Прохор со своим знаменитым хохотом. «Раздался стогромовый хохот, притихли мы, как воробьи. Редактор Говорченко Прохор обходит владенья свои. Глядит, не лакают ли водку, кто просит у Тани в кредит. Увидит остатки селёдки, посмотрит — рублём подарит», — увековечил Василий Ураков.
Или, к примеру, поручил редактор Анатолию Виноградову разобраться с высокой яловостью коров в Аскизском районе. Тот, по всей видимости, справился с заданием, хотя и застрял по неведомой причине в Аскизе аж на три дня. Геннадий Сысолятин тут же выдал на планёрке: «Он честь газеты не унизил, он поработал — будь здоров! После него уже в Аскизе не будет яловых коров!»
Когда собирались вместе отметить какой-нибудь праздник старые кадры (и не очень старые, но те, кто всё же хоть «кусочком» захватил «эру Говорченко»), хохот стоял гомерический. Журналисты, перебивая друг друга, радостно орали: «А помнишь, как Малецкий принимал вихревые ванны?», «Поташин предпочитал посетителей с проблемами и с портвейном»; «Но Пётр пробил окно в Европу, а Прощенко (завхоз) — в сортир!» При словах же «5 мая» (тогда официальный День печати) народ дружно начинал вытирать слёзы от забористых историй. Сегодня, к сожалению, очень многих уже нет с нами... Ушла эпоха.

«I в дорогу далеку ти менe на зoрi провоgжала…»

А то, случалось, садился Иван Прохорович за пианино и, аккомпанируя себе, пел красивым поставленным баритоном «Реве та стогне Днiпр широкий» или «Рiдна мати мoя, ти ночей не доспала…» Тогда вспоминалось то, что не вошло в эти заметки: тропинка в родное село и глаза матери, и дороги судьбы, на которых всё полной мерою — горе и радость. Любовь к жене, Нине Аверьяновне, — с ней прожили много лет и работали вместе. Сыновей Владимира и Виктора, которым родители дали прекрасное образование: оба стали кандидатами наук — медицинских и биологических. Старший умер, получив смертельную дозу радиации на секретных испытаниях, младший погиб в Индийском океане во время исследовательских работ — но это уже другие истории и трагедии... Эта та боль, которую страшно тронуть даже пером…
Не запас Иван Прохорович ни долларов, не приобрёл ни коттеджей, ни автомобилей. Зато душа его жила в мудрой радости понимания. Даже девяностолетним спешил он, очень скромно одетый, на дачу, чтобы посадить ещё одно из бесчисленных своих деревьев…

Татьяна ПОТАПОВА