Смотрела я как-то по телевизору фильм, и тут, как водится, «врубается» реклама: здоровенные мужики превозносят «Сникерс» да зажёвывают его с таким остервенением, чуть ли не вместе с обёрткой... «Вкусно?» «Вкусно!» И я представила, что вот сидят сейчас у экранов ребятишки из малоимущих семей, смотрят на этих дядек и, сглатывая слюну, просят:
— Мам, купи нам такую шоколадку, мы её поделим поровну. (А там и делить-то нечего).
Мать в ответ:
— Вот получу большую зарплату (о которой всю жизнь мечтала), куплю каждому по «Сникерсу». (Мечтать, как говорится, не вредно...)
Раздумалась я на эту тему, и на душе так скверно стало... Выключила телевизор.
И вспомнилось. После Великой Отечественной деткам жилось трудно, всё время хотелось чего-нибудь сладенького.
Перед Пасхой мама всё-таки из своей крохотной колхозной пенсии умудрялась купить в магазине кулёк карамелек — «подушечек». А чтобы мы раньше времени их не съели, припрятывала в небольшой шкафчик, задёрнутый цветастой занавеской, который висел на кухне довольно высоко. На нижней полке шкафчика стояла посуда, которую мама берегла, выставляя на стол только по праздникам, а на верхней — наши любимые «подушечки»...
Сидели мы с младшей сестрёнкой на кухне и всё поглядывали на этот шкафчик. Ручки сложили на коленях, как будто ничего не желаем. А сладкого так хочется! Мне было тогда лет семь, Люде — пять. Мама куда-то в это время ушла по делам.
Сидели, сидели... и не вытерпели. Подставили большой стул к стене, на него водрузили маленький стульчик, который шатался из стороны в сторону. Я полезла наверх. Сестрёнка изо всех сил пыталась удержать ножки стульчика своими маленькими ручонками. Я ухватилась за шкафчик, сумев сдвинуть шторку. От моего веса он оборвался — гвозди вылетели из стены, и я загремела вниз! Праздничная посуда — вдребезги! А «подушечки» из кулька рассыпались по полу. Потирая ушибленное место, я заплакала, Люда — тоже в рёв. Сидим на полу, обливаемся горючими слезами... И посуду ничем не склеить. И «подушечки» в рот не лезут.
В избу входит мама, всплеснув руками:
— Господи! Да что же это такое?! Да чего же это вы утворили?!
И давай ощупывать нас, не сломали ли мы руки-ноги? Убедившись, что дочки в целости-сохранности, взяла веник и начала сметать в совок посудные осколки, выбрасывая в ведро.
— Чё, больно? — обратилась она к нам, непослушным девчонкам. — Вот не будете лазить без спросу куда не следует. Посуду шибко жалко... Другую уже не купить, не на что.
Мы притихли... И весь вечер играли в тряпичные куклы, пошитые матерью.
Мама, зная, что нам очень хочется сладкого, иногда доставала белую «наволоку», в которой лежал комковой сахар (большие куски!). Клала кусок в льняное полотенце и тяжёлым кухонным ножом или молоточком разбивала на мелкие, давала нам пить чай с сахаром вприкусочку. А что оставалось на полотенце, в виде сахарной пудры, высыпала в тарелку. Брала два ломтя хлеба, намазывала маргарином, который в то время был не хуже нынешнего сливочного масла, присыпала этой сахарной пудрой и, протягивая нам, говорила:
— Вот вам, девоньки, по пироженке...
Мы осторожно брали эти «пироженки» в руки и летели на улицу, выкрикивая:
— Сорок один — ем один!
А в ответ:
— Сорок два — дели на два!
И делили, и угощали этими сладкими кусочками подружек. Тогда-то всё было по-настоящему вкусно. И дружба крепилась у детворы надолго, поедая вместе в палисаднике эти малюсенькие «пироженки».
... С тех пор прошёл не один десяток лет. А наша девчоночья дружба не угасает. Тот, кто ел эти мамины «пироженки», помнит их и, улыбаясь, вспоминает наши весёлые детские игры: «Сорок один — ем один! Сорок два — дели на два!»

Лариса КАТАЕВА
Абакан