Сегодня абаканец Игорь ФАРМАЗЮК посвящает подборку стихов всем женщинам — если уж не мира, то Хакасии точно. «Стихи, — говорит Игорь, — для меня прежде всего — внутренняя правда. Правда о человеке, событии, ощущении. Тем более в таком неоднозначном, многогранном чувстве — любви».

Мы опять вдалеке

Мы опять вдалеке друг от друга,
Снова в хмарь я куда-то бегу.
Нескончаема эта дорога,
В ней теряю и не берегу —

Ни тебя, ни себя. И страдаю.
И страдаешь, естественно, ты.
Не ругайся, моя дорогая,
И прости, если сможешь, прости!

Заблудился конкретно, но вскоре
Разрублю все свои узелки,
Все загнившие раны промою
И отправлю в казармы полки.

Мы займёмся любовью и бытом,
Напевая забытый куплет...
Пусть в Америку
тропы закрыты —
Перебьёмся! На даче есть свет.

Есть вода, сосны, озеро, воздух
И в сраженьях забытый покой.
Там уйдём на почётный мы отдых
И плевать, будет дождь или зной!

Кое-что у нас всё же осталось,
Пусть немного и нажили мы.
У нас будет счастливая старость:
Дети, внуки, камин у стены.

Дочери

Идёт моей дорогою,
Влюбляясь и страдая.
И от того мне плохо —
И я лекарств не знаю...

... И было одиночество,
И был максимализм,
Душило всех отрочество,
Отбрасывая вниз.

И поднимало к звёздам,
И снова в пропасть спуск,
Непониманий слёзы,
Их горько-сладкий вкус.

Какие мне советы
Ей написать, сказать?
Я ж не имел ответа,
Сейчас не отыскать.

Но вместе с ней тоскую
И ей стихи пишу.
Теперь её люблю я.
Теперь я ей дышу.

Холод прощания

Проклятый холод чувством одиночества
терзает и снаружи, и внутри.
И сколько на огонь ты ни смотри,
не тает льдинка грустная, что росчерком
пера я вырвал ночью из груди.
Тебе, увы, смотреть в неё не хочется.

Ты взгляд отводишь — так неинтересно
глядеть в мой замерзающий портрет,
и не волнует больше нас сюжет,
начавшийся безумно и прелестно...
Трагикомедия теперь, на склоне лет,
Смешна. Печальна. Неуместна.

Надежды — блеф, что происки зимы
закончатся, когда наступят вёсны.
Я старый стал, а не ребёнок, взрослый,
и знаю, звёзды в угли сожжены.
А после лета вновь придут морозы
и не сойдутся в угол две стены.

Дом станет дымом и воздушным замком,
парящим среди серости хлопот.
Растает, словно ночью небосвод,
что исчезает без луны от света лампы.
Картина смоется, забудется, уйдёт.
И ни холста, и ни багетной рамки.

Случайной проводнице

Анне Евдокимовой посвящается

Когда Каренина на рельсах погибала,
Душа её разбилась на куски,
И части эти время разбросало,
Как осенью разносит лепестки.

Но вот однажды в суете вокзальной,
Среди ночной сибирской пустоты
Я лик её увидел... Моментально
Почудились знакомыми черты.

Усталый, жёсткий вид у проводницы,
Слегка помяты форма и пальто,
Но брови... Словно две большие птицы,
И прядь волос, и нежное лицо.

Осанка королевы, бюст богини
Запрятаны под форменную чушь.
Ты, как фрегат, израненный на мине,
Врезалась красотою в эту глушь.

Как молния среди ночи безмолвной,
Как наводнение на засуху полей!
Но взгляд пугал, он был, увы, надломлен,
Зажат меж рельс, вагонов и дверей.

В твоих глазах столкнулись все печали
И горести, и злоба тех людей,
Что ехали в вагоне и едва ли
Отличны были от своих теней.

И каждый год, мелькая, исчезая,
Безжалостно стирает красоту,
Частичка Анны — той, внутри, страдает
И рвёт от шпал к надежде. В высоту!

Жаль, что с годами всё слабее взмахи
Бровей твоих. И крылья опалив,
Ты куришь сигарету и во мраке
Всем телом чувствуешь, как мир несправедлив.

... Другая Анна за тебя страдала,
Чтоб после миллионы наших Анн
Её души кусочки сохраняя,
Спаслись от рельс, похожих на капкан!

Абакан