Так назвал свою книгу красноярский писатель Владимир Шанин. Это не литературоведческий труд, скорее, воспоминания о друзьях — писателях и художниках, с которыми автор общался, встречался, переписывался или хорошо знал их произведения. Новая книга станет и хорошим подарком к юбилею Союза писателей Хакасии, ведь добрая половина шанинского труда — о них.

Вместо предисловия

В силу возраста и обстоятельств воспоминания Владимира Шанина уже можно считать хоть и не давней, но всё-таки историей литературы, многих героев встреч нет рядом с нами; действительно, «у времени в плену». И тем важнее и интереснее почувствовать атмосферу почти ушедшей эпохи. История, настоящая, пишется именно творцами слова: потому что они передают дух времени, то, что чувствуется сердцем, которое не обманешь. Ведь сухие факты можно всячески «интерпретировать», подтасовать на потребу текущей политике, а вот душу — нет. Фальшь не пройдёт. У писателей от бога, конечно.
Пересказывать содержание книги задача не нужная и неблагодарная; я решила предложить вниманию читателей нашей газеты какие-то маленькие житейские фрагменты, которые чисто по-человечески сближают нас с писателями той эпохи. Ведь у них была обычная жизнь, творцы не родились и не стояли «от и до» на бронзовых пьедесталах. Начнём с классика хакасской литературы.

Поэт написал роман

Николай Доможаков писал о себе: «... в мученьях рос, как веточка, худ, с глазами больными, раздет и разут». В 20-е годы К.М. Тарасенко, тогда депутат Хакасского облсовета, вспоминала встречу с молодёжью аала Хызыл Хас: «... мальчик, у которого шею раздуло от золотухи, больные глаза слезились, и он их протирая замызганным рукавом, спрашивал: «Теперь мы не умрём? Грамотными будем?»... Через 30 лет Тарасенко приехала в Абакан вручать орден «Знак Почёта» областной газете «Советская Хакасия». Встретились. Из золотушного мальчика Николай превратился в тучноватого мужчину, спокойного и деловитого. А что касается грамоты — это был уже известный учёный, член Союза писателей СССР, организатор ХакНИИЯЛИ и так далее... Они пили чай, вспоминая 1925-й, в его уютной благоустроенной квартире: «от смерти меня спасли не шаманы, а советские врачи», — говорил Доможаков. «Николай Георгиевич — голова! Дом Советов!» — восклицал при случае темпераментный директор бюро пропаганды при Хакасском отделении Союза писателей СССР Юрий Забелин. А друг поэта, известный прозаик Анатолий Чмыхало, в шутку называл Доможакова ханом Муклаем — за восточную невозмутимость и властность. Николай Георгиевич — человек с юмором, не обижался, а хохотал вместе с ним.
Созданию же знаменитого романа «В далёком аале» предшествовали события трагические. Молодую любимую жену поэта Дусю обокрали и убили в Москве — по дороге в санаторий. Николай долго плакал на её могиле — одинокий и безутешный... Со скандалом ушла из дома дочь Галя... Доможаков запил. Спас Анатолий Чмыхало: убедил Николая вплотную заняться серьёзным литературным трудом. Прозой, которая требует концентрации внимания, терпения, усидчивости.
Так на чистом листе бумаги Николай Георгиевич смело написал заглавие — «Ыраххы аалда». С чего начать? Он с детства мечтал иметь своего коня. Эта мечта предстала картиной: степь, чем-то встревоженный табун. Так возник первый абзац романа. Это не автобиография, а, как говорит Владимир Шанин, «типизация событий тех лет». «В далёком аале» — незаурядное явление не только в хакасской, но и в российской литературе (перевод на русский Геннадия Сысолятина). И Михаил Шолохов («Тихий Дон»), и Николай Доможаков сумели подняться «над схваткой» и не обошли богатством красок и понимания образы противостоящих героев. Ведь настоящая литература неоднозначна — как сама жизнь. «Хочу понять сегодняшний день, — сказал Николай Георгиевич, — а для этого надо понять прошлое».
... Много позже он признался Ивану Пантелееву: «Сейчас бы писать и писать, да вот глаза не хотят служить». И — почти эпитафия:
А в глазах уже даль темна,
Дым сгущается в темноту.
Жизнь, что счастьем была полна,
Птицей рухнула на лету.

«Свободный и голый как Бог»

Шестидесятые, оттепель. Яркий всплеск талантов. «Мы собирались в маленькой комнатке редакции многотиражной газеты «Сибтяжмаш». По пятницам читали свои стихи. Редактор Владимир Леонтьев, Алла Покровская, художники Владимир Капелько, Гена Горенский и я, работавший тогда фрезеровщиком на заводе. И прикалывались тоже, понятно. Леонтьев — Капелько:
Ты — Володя, я — Володя,
Оба мы Володи вроде.
Только любят нас в народе,
Как редиску в огороде.»
Капеля шутил, но по большому счёту так оно и есть:
Над чем природа
крепко постаралась,
Сменяя поколенья поколеньем,
Мне, В. Капелько, всё теперь
досталось.
Всё без остатка.
Я в семье — последний.
Совершенно не тщеславный художник, скромный человек, пишет Шанин, он так и не сделал попытки чем-то возвысить своё имя. Особенно в дни, когда этот «свободный и голый как Бог» человек категорически не принимал вошедшие в жизнь страны отчуждение, равнодушие, цинизм, «это ваши проблемы...» Но возвысило любимое дело. В художественных полотнах, в сумасшедшей работе по снятию копий наскальных рисунков: «А у меня просто болит душа по тем курганам и изваяниям, которые бесследно исчезают из нашей жизни». «География моих работ — это моя биография. Извечное любопытство гоняло меня с красками от моря до моря, от края до края...»
Геннадий Тептин посвятил Капеле такие строки:
Я перед тем упал бы ниц,
Кто в душу бросил мне беспечно
Чертёж летящих колесниц
В немыслимую даль и вечность.
А это уже Капелино — о разрушителях культуры:
Пускай нас судят ветры.
Пускай нас ветры судят
Судом таким, которого
Ещё не знали люди...
За все большие промахи,
За все обиды лютые,
Которые без промаха
Мы наносили людям...
Пускай нас ветры судят.
«Я, русский мужик, художник, чувствую себя как в оккупированной стране. Жить не хочется». А как хочется?
Зачем мне столько суетного блуда?
Зачем мне неуютное томленье?
Хочу нести в горсти немного чуда
И написать хочу стихотворенье!
Хочу набрать в тайге корзину ягод
И наварить из ягоды варенье,
Чтоб мог зимою черпать ложкой август
И мог жене читать стихотворенья.

Тропа войны солдата

С творчеством Георгия Суворова Владимира Шанина познакомил Геннадий Сысолятин, на память прочитавший:
Последний враг. Последний
меткий выстрел.
И первый проблеск утра,
как стекло.
Мой милый друг,
а всё-таки как быстро,
Как быстро
наше время утекло!
— Гоша под Ленинградом воевал, я — в Сталинграде, — продолжал Геннадий Филимонович. — Газету «Красная звезда» хоть и не часто, но мы получали. Газета боевая, до дыр зачитывали. Берегли. За одни только стихи Тихонова, Дудина, Симонова... Суворов при жизни так и не увидел своих стихов напечатанными. Вот это одно я запомнил — было в «Звёздочке», но уже после гибели поэта.
В предисловии к единственному сборнику — «Слово солдата» — редактор и составитель Михаил Дудин написал: «Слишком много у него было возможностей, темперамента, воли и той силы, которая ещё не нашла себе выхода. И эти стихи — только маленькая часть его характера». В Ленинграде Суворов познакомился с поэтом, корреспондентом «Красной звезды» Николаем Тихоновым. И забегал в его семью в минутки затишья от боёв. «И всегда не с пустыми руками: то с букетом цветов, срезанных с сохранившихся клумб, — для Марии Константиновны, то с грибами, собранными по пути с фронта, то с несколькими картофелинами с огорода Исаакиевского собора. На этот раз он зашёл к Тихоновым, чтобы вместе отметить важное событие: его назначили командиром взвода противотанковых ружей и повысили в звании. Тихонов позже записал в свой фронтовой блокнот:
«... он был из тех ладных молодцов, в которых чувствуется что-то богатырски-молодое, и застенчивое, и дерзкое...»
И в тот же раз Георгий вдруг сказал: «Я люблю цветы. Я в окопах писал про цветы. Вот послушай...
Цветы, цветы...
И там, и тут.
Они смеются и цветут.
Как кровь пунцовая соколья,
Как память павших здесь, в бою,
За жизнь, за Родину свою,
Они цветут на этом поле...

Оборванные струны

К великой нашей печали, жизнь некоторых талантливых поэтов оборвалась, едва начавшись. Владимир Шанин бережно пишет о двух представителях Саяногорского литературного объединения «Стрежень». «Сердца грусть» — единственный поэтический сборник саяногорской журналистки Валентины Квасцовой, который она так и не увидела — умерла раньше, чем вышла книга. Валя знала, что жить ей осталось мало, и, перенося приступы боли, торопилась с подготовкой рукописи. Её короткая жизнь выпала на бесстыдное безвременье — её страна перестала быть... Стрежневцы собрали деньги на издание сборника, помогла и администрация города (редактура Валентина Балашова). «Меня одна способна строчка радовать, заученная кем-то наизусть», — писала Валентина.
В душе, как сказочная быль,
родная сторона.
В лугах волнуется ковыль,
вздыхает тишина...
И сердце ранит чуткий слух,
ревнивый на обман...
Леса, река, ковыльный луг
играют как орган.
«Что просто жить — такой подарок редкий», — так чувствовала поэтесса.
Стрежневец Юрий Кабачков по окончании Литературного института имени А.М. Горького «ринулся в Переделкино, чтобы обмыть диплом с любым писателем, который повстречается»... Были в судьбе искреннего парня и армия, и техникум, и работа на Саяно-Шушенской ГЭС и СаАЗе. Удаль и грусть в одном флаконе...
Опять дожди летят ко мне, как птицы,
Клюют печаль голубоватых луж...
И перед рассветом чуткие зарницы
Дрожат мерцаньем отлетевших душ.
* * *
Когда настанет чёрный день,
И стану я светлее снега,
Когда от лёгкого разбега
От тела отделится тень,
Вы вспомните меня случайно?
Сожмётся сердце или нет?
При встрече через сотни лет
Припомните меня печально.
Юрий многим помог утвердиться в литературе, но сам так и не создал своего поэтического сборника. Не успел. «Как человек неравнодушный, казачьей закваски, — пишет Владимир Шанин, — он бросился разнимать дерущихся и напоролся на нож».

Привет жизнелюба

И всё же, всё же понемножку,
Стуча всё громче батожком,
Искать ты будешь ту дорожку,
Где бегал в детстве босиком.
— писал Сергей Пестунов, всю жизнь искавший истоки творчества и истоки честной, простой жизни на земле.
«Меня всегда привлекали люди, сильные духом, решительные, прямолинейные, безоглядные в речах и поступках, а Сергей Пестунов был именно таким, — признаётся Владимир Шанин. — Он за словом в карман не полезет и по морде съездит, коль есть причина, и пошутить был мастак. С распахнутой душой, откровенен и честен, его и любили, и не любили, но всё же признавали». «Работать начал с 10 лет, — писал о себе Пестунов, — а в 12 уже был награждён медалью «За доблестный труд». Зимой учился, летом зарабатывал на хлеб: чистил отцам города сортиры, читал о комсомольских героях лекции, метал сено, писал в газеты и на радио... Приобрёл до пятисот профессий, но оставил под старость всего три: садовод, пчеловод, творчество...»
Родился Сергей Пестунов в деревне Бей-Булук Боградского района, в народе — Сватова деревня. Его повести «Сватова деревня», «Последняя страда» и другие — лирика в прозе, считает Шанин. Стихи — не его конёк, а вот деревенская проза — вполне! Кстати, для Сергея стихи, по его определению, — «... это болезнь, которой заражены буквально все до единого, но только в разной степени».
В детстве, вспоминает Сергей Пестунов «... ловил сусликов — семья спасалась в войну от голода. А нынче нагрянули московские гости. Та-акие из себя. Сусликов наловил, приготовил, говорю, что это рябчики, дедушка Крылов очень любил. Они: «У дедушки Крылова губа не дура!»
«Сватова деревня» — здесь рассказы о людях стекаются как ручейки... Подписал Шанину: «Дорогой Володя! У нас одна опора — наши сердца на отчей земле!» И как эпитафия:
Я вечности не приемлю,
Зачем меня погребли?
Мне так не хотелось в землю
С любимой моей земли.

Три дороги

Лариса Катаева, Анатолий Кыштымов, Светлана Янгулова — их имена и судьбы связаны дружбой и музой, серьёзно ответственной за поэзию... В нынешней книге Владимир Шанин говорит только об одном сборнике Катаевой — «Поэзия живописи», где поэтесса в тандеме с художником — мужем Геннадием Степановым. Здесь поэзия — как живопись, а живопись — как поэзия.
Но мерцает вдали свечением
Огонёк. Там тепло и ты...
.................................................
Мне бы только доплыть к разлуке.
Обсушиться.
Подбросить дров.
Вспыхнут тлевшие тихо угли.
И всё станет ясным без слов...
Лариса открыла широкому читателю не одного поэта и прозаика. Но особо, особо (!) — гениального тонкого творца Анатолия Кыштымова. В 1970 году в село Московское она приехала корреспондентом усть-абаканской районной газеты. И вдруг услышала со сцены Дома культуры:
Стоят берёзы, словно свечи.
А листья — жёлтые огни.
Огни, огни... Нам очень явно
Спешит ресницы опалить.
А мы стоим, как изваянья,
И время, кажется, стоит...
Мальчик пригласил её домой. Стихов оказалось много-много. «И многие — упоенье!»
... Всё. Теряю навсегда черты.
Но... Пока ещё!
Птицы мы с тобою. Я и ты.
Пролетающие.
Так началась и продолжалась эта нежная дружба, до самого добровольного ухода Анатолия из жизни. Видимо, груба она, эта жизнь, для юноши, сотканного из тонких нервов и ощущения какой-то невыносимо-неземной красоты... А Лариса приняла на себя подвижнический труд по сбору наследия Кыштымова и созданию нескольких сборников его стихов.
«Однажды на телевизионном конкурсе под девизом «Чтоб к штыку приравнять перо», посвящённом памяти поэта-земляка Георгия Суворова, две абаканские школьницы — Светлана Янгулова и Лариса Катаева — заняли второе место. Победительницам вручили денежные премии. Деньги показались им настолько большими, — пишет Владимир Шанин, — что они купили себе по паре модных туфель на шпильках, ели мороженое и потешались друг над другом, так как ходить на шпильках ещё не умели. С тех пор девочки подружились и больше не расставались: юную Светлану взял под опеку классик Николай Доможаков, отправив её на краевой семинар молодых литераторов. «В роду у нас было несколько больших хайджи, особенно известен дед, — рассказывает Светлана. — Я могла бы слушать его игру на чатхане и песни без конца».
Рокотали по ночам чатханы...
Шла молва, что дед — улуг хайджи.
А потом он умер.
На прощанье
Завещал мне петь и долго жить.
И чатханы мерно, то устало
Древними легендами звенят...
И с тех пор стихов уже немало
Вытекло из сердца у меня.
... Ликующее шатание по Москве (недобрали баллов в МГУ), неформальный литературный кружок в Абакане, работа Ларисы в «Орджоникидзевском рабочем», а Светланы — в «Советской Хакасии», счастливые командировки к подруге в Копьёво...
Для меня не потеряна
кареглазая девочка.
Ты годами проверена,
ты добра и не мелочна.
...Однажды летом в Хакасии работала аэрофотолесоустроительная экспедиция, куда была командирована от «Советской Хакасии» Светлана Янгулова, прихватив с собой подругу. «Тайга наполняла думу восторгом, вдохновением, ощущением радости жизни». Лариса написала свою романтическую повесть «Зелёная вьюга», Светлана — стихи. «Бирикчуль помнишь? И небо на рельсах?» «И костры от дыма сизые, и букеты звёзд в ночи». А затем — АГПИ у Ларисы, МГУ — у Светланы. И отъезд Янгуловой в Мексику с мужем Родриго... Письма, телеграммы, редкие встречи... Жаль только, что имя Светланы Янгуловой стали в Хакасии забывать.

Человек-оркестр

Без Юрия Забелина представить писательскую организацию Хакасии невозможно. Звался директором бюро пропаганды, на деле — организатор и вдохновитель всех и всяческих начинаний: с этим талантом родиться надо. Владимир Шанин познакомился с ним, конечно же, на возрождённом Забелиным древнем национальном празднике Тун пайрам. Юрий Николаевич знал всех, и все знали его. Говорили: «Нельзя сказать, это наше всё. Но в Хакасии Юрий Забелин — это наше. И всё!»
...Школьником познакомился с режиссёром Иваном Пырьевым и был приглашён для поступления во ВГИК. По окончании работал в Хакасском телерадио­комитете, пока «не вступил в противоречие с должностными обязанностями». А у писателей же «понравилась свобода и простор для деятельности». 30 лет Союз писателей Хакасии, по утверждению тогдашнего председателя правления Галины Казачиновой, «держался на Забелине, на его способностях, активности, трудолюбии и любви к литературе и литераторам».
«Едем в Аскиз, на Тун пайрам, — пишет Шанин, — машину даёт МВД». «Почему МВД?» — спрашиваю. «А что особеного? — говорит Юрий. — Помогают все. Председатель правительства расписал, кто, когда и зачем даёт транспорт нашему Союзу. Уважает Алексей Иванович Лебедь писателей!»
И не только его Юрий Николаевич «строил». Для него не было нерешаемых проблем. Одни экспедиции чего стоят! Но это отдельная песня, и её пока нет у Владимира Шанина. Может, ещё появится.

* * *

Эта книга — «У времени в плену» — лишь о некоторых хакасских деятелях литературы. На самом деле талантов у нас — не перечесть. Это и молодые писатели, и относительно молодые, и те, кто уже повидал эпох на своём пути, но почему-то застенчиво прячет от народа весьма талантливые тетрадки с поэзией и прозой.

Татьяна ПОТАПОВА