Поезд уносил дембелей домой. Каждый из них начинал загодя готовиться к этому моменту.

Перешивалась форма, плелись аксельбанты, оформлялись альбомы, отражающие боевую жизнь, где фигурировали группами сослуживцы, будни солдатской службы, обязательные фото друзей-однополчан. И с автоматами, и с голыми накачанными торсами. Вот уж будет что показать близким, друзьям на гражданке — какие трудности приходилось солдату, сержанту преодолевать, выполняя свой воинский долг.
Традиция подготовки к дембелю нерушима, и для этого привлекались спецы, умевшие это делать со знанием и изобретательностью. С вдохновением вписывались слова-пожелания насыщенной, яркой жизни на гражданке, адреса боевых друзей, даже, худо-бедно, стихами. География обретённых друзей была обширной.
А вычёркивание прожитого дня в дембельском календаре осуществлялось с особым удовлетворением.
И вот он, счастливый день, настал! Командир выписал проездные в один вагон, и теперь дембеля занимали свои места, развешивая форму на вешалках, группировались для принятия горячительного, которым, естественно, запасались вскладчину. На закуску — купленные на вокзале нехитрые пироги.
Поезд тронулся, и начался особый дорожный процесс — с бесконечными разговорами о прошедшей службе, обещаниями долгой дружбы, анекдотами, солдатским специфическим сленгом, добрыми словами об отцах-командирах и не только, демонстрацией фотографий любимых девушек, обещавших дождаться со службы своих парней. Большинство хвалилось любовными историями додембельского периода, чаще выдуманными... По ходу дела и поезда экс-солдаты прощались с теми, кто уже доехал до родных мест. На третьи сутки в вагоне остался один — Серега Пономарёв, которому ехать до своей станции было ещё сутки. И он слегка загрустил — с кем же будет делиться незабываемыми впечатлениями о военной службе, в этот момент ставшей для него всем. А что там ещё и когда будет — только в неясных мечтах.
И тут он словно заново увидел в конце вагона старушку, опёршуюся на клюку и уже давно сидящую в одной позе. Всю дорогу Серёга мельком замечал эту бабушку, проходя по вагону, — она так и сидела, сгорбившись, ни с кем не разговаривая и ни на что не реагируя: ни громкие голоса ребят, пребывающих в дембельском возбуждении, ни на поездную шумиху, хождение пассажиров.
Серёга подсел к старухе, пытаясь оживить её своим разговором.
— Меня Серёгой зовут, я дембельнулся, а вас как звать, бабушка? — задал он естественный вопрос.
Бабушка молчала, погружённая в свои дальние мысли.
— Ну ладно, — не оставил попыток разговорчивый парень, — я вас буду называть просто бабушкой. У меня тоже есть бабушка, и она ждёт меня. А вы куда едете? Вот я еду домой. Служба у меня была серьёзная, обо всём не расскажешь, часть-то секретная. С нас подписку взяли — не всё рассказывать. Но я вижу, что вы, бабуся, тайны хранить умеете. У нас такие учения проходили — закачаешься, и в огонь, и в воду. Мы хорошо отстрелялись, батя-командир благодарность выносил, кой-кому звания повысил. У нас даже замминистра обороны присутствовал. Но мы не подвели своего батяню, хотя старлей наш мужик строгий. А старшина — зверь, выпендривался, как хотел! Друга моего Вовку невзлюбил, грузил его по полной, сука, ой, прости бабуся, вырвалось. А что сволочь был, так это точно. Вовка уже вышел на своей станции. Мне его будет не хватать — друган он крепкий, на него можно положиться. Верняк! А у вас внуки, дети есть?
Старуха молчала, смотря высветленными временем глазами куда-то вперёд, и было неизвестно, что она думает и о чём.
— У меня ещё братишка есть, он в школе учится, мать писала, что оболтус ещё тот, — продолжал Серёга. — Но я приеду — построю его, поди совсем от рук отбился. Мы ж тоже не подарками были до армии. Но армия дурь-то вышибает. Там если что не так — в репу дадут. В армии дисциплина, не забалуешь.
Старуха сидела неподвижно, словно этот мир не имел с ней ничего общего.
— Я так думаю, бабуся, вы только не обижайтесь на меня, я ж вашего имени-отчества не знаю, вы не говорите, ну и не надо. Думаю, нас победить никому не удастся, у нас же, знаете, какое оружие имеется — закачаешься! Правда, и дерьма в стране немало. Пока служил, ребята всякого нарассказывали, что на местах делается. Бардака хватает. Я вот думаю, что гайки-то закрутить следовало бы... А у меня подруга на гражданке имеется. Ждёт меня, — Серёга улыбнулся в предчувствии встречи, — любовь у нас с ней. А у вас дед-то живой? — неуверенно спросил он.
Старуха молчала.
— Значит, уже не живой. А и то, поди, фронтовик, старый был. А вы вот сейчас одна. Хорошо бы, кто рядом был — всё веселее. Вам раньше-то шибко тяжело жилось, несладко. Мне моя бабушка Пелагея рассказывала, как её мать горбатилась в войну.
Вдруг, очнувшись от забытья, старуха повела мутным взглядом в сторону Серёги и низким, тихим, каким-то надломленным голосом молвила:
— Спасибо тебе, боец, защита наша. Родину защищал, долг отдавал... — Она замолчала на какое-то время. И снова остановила взгляд на Серёге. — А ты моего Феденьку не встречал, случа́ем? Может, вместе воевали. Он у меня без вести пропал в сорок втором…
И тут Серёга двухтысячных с хвостиком годов стал догадываться, что старуха грезила о пропавшем в войну муже. И, видимо, у этой женщины годы спрессовались в одну мысль: ожидание чуда возвращения Фёдора. Парень замолчал, не зная, как ответить старухе, когда время прошедшей войны вдруг оказалось совсем рядом с дембельским временем Серёги. И ему даже стало как-то стыдно за то, что он живой, молодой, здоровый рассказывает ей о своей, получается, лёгкой жизни, мечтах. А у бабушки всё в прошлом... Тяжесть испытаний, горе, возраст, болезни оставили ей только то время, её главное время. И неподвластное ему ожидание встречи.
Настал момент, когда проводница напомнила Серёге, что скоро его станция. Парень заторопился, схватил дембельскую сумку, поспешил к выходу. Но вдруг возвратился и, движимый каким-то новым ощущением жизни, обнял старушку, благодарил, что слушала его. И даже желал ей здоровья и успехов, почему-то от волнения — успехов — и, соскочив с подножки вагона, постоял, подождал, когда состав тронется. Помахал вслед поезду, уносящему старуху, вдруг ставшую для него какой-то родной. И шептал самому себе: «Она ждёт… Она ждёт…»

Александр УРАНОВ
Абакан