Андрей КАКСИН — доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник института гуманитарных исследований и саяно-алтайской тюркологии ХГУ имени Н.Ф. Катанова. Но Андрей Данилович по национальности ханты (родом из села Казым Березовского района Ханты-Мансийского автономного округа),
чей язык относится к иной языковой семье — финно-угорской. Какие же пути привели Каксина в Хакасию?

В орбиту исследований

Отчасти семейные: здесь родина его супруги, Марии Дмитриевны Чертыковой, она работает в том же институте и специализируется на исследовании хакасского языка. Интересы моего собеседника обширнее. Кроме языков финно-угорской группы, на базе которых была написана докторская диссертация, Андрей Каксин изучает хакасский и другие тюркские языки в различных их аспектах. Деликатный, улыбчивый, непосредственный, Андрей Данилович говорит на таком литературном русском, в интонациях которого просто отдыхаешь.
Новосибирский академгородок, где Каксин сформировался как учёный, в своё время стал символом свободной науки для всей страны. Его неповторимую атмосферу запальчивых дискуссий физиков и лириков мы улавливаем в фильме «Девять дней одного года», герои которого, интеллектуалы и острословы, презрев заботы повседневности, творят будущее. Будущее страны, мира. Помимо прочего, в Новосибирском академгородке на базе Института философии, истории и филологии Сибирского отделения Академии наук СССР был создан центр изучения языков Сибири и Дальнего Востока. В холодную сибирскую глубинку приехали выдающиеся учёные, которые сочли очень важным подготовить специалистов для изучения языков народов, проживающих за Уралом. Была установка: выявить носителей языков — людей заинтересованных, вызвать их на стажировку в Новосибирск и вовлечь в орбиту исследований.
Некоторым из нас может прийти в голову: зачем вообще нужно сохранять эти языки? Если на хантыйском сегодня говорят 14 тысяч человек, на шорском — 9 тысяч, а на селькупском — всего 1,5 тысячи, то стоит ли тратить усилия на исследования, выделять на сохранение языков государственные средства? Не лучше ли принять как данность, что малочисленные носители этих многочисленных диалектов со временем просто перейдут на язык большинства?
И ответ на этот глобальный вопрос явился мне воочию — в образе моего собеседника, ибо владеющий несколькими языками учёный Андрей Каксин — коренной представитель того природного ареала, что породил один из постепенно исчезающих языков. Как раз в этом качестве он и заинтересовал когда-то своих маститых учителей.

«Хорошо, что бабушка не знала русского»

— До начала 1970-х годов хантыйский язык ещё звучал достаточно широко и наследовался поколениями в устной форме, потому что были живы люди, родившиеся до революции, — рассказал Андрей Данилович. — Они жили в отдалённых сёлах тогда ещё Тобольской губернии. Небольшая сеть церковно-приходских школ там была, преподавание велось на русском языке, но… позволительно было не ходить в эту школу. И понятно, что абсолютное большинство знали только родной хантыйский язык. К поколению носителей относится моя бабушка, которая меня вырастила. Так счастливо сложилось, что она не знала русского. Она родилась на рубеже XIX и XX веков на берегу Оби, там, где в Обь впадает река Малый Атлым, и владела атлымским диалектом. После замужества переехала в Амню, откуда мой дедушка родом, и незаметно для себя перешла на казымский диалект, который впоследствии передала мне. И именно он лёг в основу языка национальной литературы ханты. Я родился в 1963 году в Амне, старинном национальном поселении, и там русский язык до определённого времени вообще не звучал.
Но на другом берегу Амни в конце 1920-х годов, фактически с нуля, был построен посёлок Казым, ставший центром культуры. Началась активная производственная деятельность, построили больницу, была организована и школа с обучением на русском языке. И мои родители, которые выросли в отдалённом стойбище, тоже волей-неволей пошли туда и выучили русский, хотя и говорили с акцентом.
Они стали жить и работать в Казыме. Отец занимался с середины ноября и до середины апреля профессиональной охотой. Мама была передовой дояркой. Она была молода, она была комсомолкой и вскоре стала депутатом — сначала районного Совета, потом окружного. Вся её жизнь протекала на этой культ­базе. Нас с бабушкой от них отделяла река. Ну, летом, конечно, можно на лодочке переправиться, зимой — по льду перейти. Но примерно четыре месяца в году связь полностью прерывалась: два месяца ледостав, ещё два — ледоход. Это почти абсолютная изоляция, в которой я и жил до семи лет. Со мной, со старшим братом и тремя старшими сёстрами общалась только бабушка, которая не знала русского языка. Мы росли под её крылом.
Тем не менее в семь лет Андрей пошёл в школу и быстро освоил русский, он вообще хорошо учился. О детстве же на стойбище с бабушкой у него остались самые светлые воспоминания. Именно она, не умевшая читать и писать и ничего не знавшая о «великом и могучем», предопределила его судьбу учёного-филолога, лингвиста. Потому что, говоря о существовании языка, мы, по словам Андрея Даниловича, имеем в виду прежде всего его устное бытование. Некий звучащий космос, передающий само­ощущение народа, его манеру видеть и осязать мир, думать, богатство только ему свойственных ассоциаций, которые мы распознаем в поговорках, пословицах, шутках, сказках, в личных песнях (есть и такие в традиционных культурах Сибири). Именно эти исконные пласты общения людей, которые теперь исследуют учёные, дают нам представление о том, каковы эти народы, чем отличаются от других, а в чём сходны, ибо язык — это не перечень этикеток к разным предметам, а, скорее, зашифрованное сообщение о самой сути того или иного народа. Поэтому — будет жить язык, будет жить народ в его яркой индивидуальности.

Что произносим, а что — табу

Известно, что бытие определяет сознание. А отношение людей разных национальностей к жизненным реалиям определяет и их лексику. У саамов, например, существует более полутора сотен слов, относящихся к снегу и льду. А у хантов рыба — королева национального лексикона.
— Кроме названий рыб, это названия способов ловли, разнообразных рыболовных снастей, способов хранения, переработки рыбы, приготовления блюд из неё, обозначение разных сопутствующих предметов. Этот список насчитывает более двух тысяч лексических единиц. В нём не затеряются и 30 названий отдельных косточек щучьей головы: сами косточки используются в наших настольных играх, а из слов-названий можно составить связный текст, — объясняет Андрей Данилович. — Или другой пример. Внимательный анализ разговорной речи хантов позволяет говорить о том, что в этом языке сложилась большая группа слов-образов. Особенно много их для характеристики и оценки человека: «нявлак» («робкий»), «нюмша» («застенчивый»), «сыр-супр» («такой-сякой»), «кашнарангл» («впечатляющий»)… Перевод на русский язык тут приблизительный. Всё это — лексика образная, звукоподражательная, экспрессивная.
— В языках коренных народов Сибири существует много табуированных (запретных) слов…
— Действительно, у хантов в результате обычаев и обрядов, связанных с добычей медведя, сложился «медвежий язык», где само слово «медведь» — табу. У хакасов нет культа медведя, но и в этом языке существует специальный охотничий словарь замены собственных имён. Такие слова, как «ағаң» — «дедушка твой» (медведь), «улаба» — «дедушка» (медведь), проходят по разряду табуированных названий. В охотничьем языке хакасов таких слов немало: «сööк пас» — «костяная голова» (белка), «саар асхыр» — «соловый жеребец» (колонок), «чірік пурун» — «раздвоенный нос» (заяц), «кистіг» — «резак» (нож), «сапаҷах» — «топор» , «атынҷах» — «то, чем стреляют» (ружьё)…
Оттенками смысла, как силовыми полями, буквально пронизаны языки мира. И тому, кто на них говорит, их исследует, хорошо известно, насколько своеобразный угол зрения они задают тем или иным событиям и вещам. Как участники событий по-разному излагают их суть, так и язык выражает некую особенную грань видения, понимания мира её носителями. Бывает, что осмысленные выражения на одном языке оказываются бессмысленными на другом, и тогда в силу вступает языковое творчество переводчика, интерпретатора. Так, сохраняя и изучая разные языки, мы обогащаем наше знание о мире и сам этот мир, расширяем диапазон нашего восприятия.

Пока мы говорим — он живёт

— Письменность — это вообще другая форма бытия языка, — продолжает Андрей Каксин, — она как бы внешняя. Конечно, мы теперь с двух лет начинаем распознавать письменные формы языка, но, если он существует непосредственно в звучании, и этого достаточно, чтобы язык жил. Но, можно сказать, гениальная находка — способ материально закрепить звучащую речь. Письмо — относительно молодое изобретение человечества. По сравнению с огнём.
— Почему вы сравнили их? Огонь — явление природы, а язык — явление сознания...
— Да, но есть между ними и общее. Огонь — то явление, которое нашло человечество, чтобы развиваться дальше. Были естественные пожары, и первоначальное наблюдение за чем-то внезапно появляющимся и страшным сменилось желанием его приручить, обрести над ним власть. Тогда возникает очаг... Так же и с письмом. Древние люди задумались: я говорю, а это куда-то исчезает. И остаётся только в памяти — моей и моих собеседников… Поэтому и возник интерес: как это звучание закрепить? Эти попытки, очень длительные, и составляют историю письменности. До нас они дошли, к примеру, как финикийское письмо, клинопись. Мы видим эти попытки везде, в том числе и на курганах и писаницах Хакасии. Сначала человек рисовал то, что видит, и то, что имеет явное тождество с окружающей действительностью (например, звук «О» как будто похож на очертание рта), а потом появились и символы жизненных реалий.
— Не являются ли орнаменты разновидностью письменности?
— Я бы так не сказал. Орнамент появился в древности, и он мог бы привести к созданию письменности, но, однако, не привёл. Орнамент для северных народов — следующая стадия после рисунка, но я бы не сближал его с первоначальными формами письма.

В дне сегодняшнем

— В предыдущие годы наши учёные занимались такими, к примеру, проблемами: культурные традиции хакасов и трансформация этих традиций; репрезентация хакасских языковых и культурных кодов в современном коммуникативном пространстве; статус и функционирование миноритарных языков Сибири. Сейчас мы продолжаем эти направления развивать, — говорит Андрей Данилович. — По этой обширной проблематике регулярно проводим научные конференции и семинары. И в нынешнем году, в мае, в стенах института пройдёт II всероссийский научный семинар «Языки коренных народов Сибири в современном поликультурном пространстве». Приглашаем молодых учёных, учителей, преподавателей, лингвистов, изучающих языки коренных народов Сибири. Речь пойдёт о последних достижениях в этой отрасли науки.
Проблема сохранения языков, да и самого разнообразия человеческого мира, сегодня стоит остро. И хотя прогнозы не очень радужные, результат всё-таки во многом зависит от выбора самих национальных сообществ. Это как с сохранением культурных памятников: они нам или нужны, или нет. Но с утратой языков исчезнут целые миры. Ведь человек, сохранивший связь с языком бабушек и освоивший другие, неизмеримо богаче прочих, гибче, интереснее в общении. Он легко отождествляет себя с разными языковыми сообществами и в любом из них может чувствовать себя своим: он знает «код доступа»! Такая личность обладает и подвижным ассоциативным мышлением, с которым мы и связываем как творчество, так и само понятие цивилизованности.

Елена ОСИПОВА,
член Союза журналистов России