Владимир Норенко: «Я зарок себе дал — никогда не быть главным»

№ 128 – 129 (23735 – 23736) от 12 июля
Не подчиниться властному обаянию профессора Владимира Норенко — режиссёра, учителя, свободного человека практически невозможно. Не подчиниться властному обаянию профессора Владимира Норенко — режиссёра, учителя, свободного человека практически невозможно.
Фото Александра Колбасова

Гораздо более, чем на профессора, Владимир Норенко похож на корсара.Из тех, которые: «Ио-хо-хо, и бутылка рома!» Из тех, которые: «Всех предателей вздёрнуть на рее!» Из тех, которые: «Пленных не брать, а если уж взяли, то какие они вам пленные!» Таким, как он, легко покоряются другие корабли, порты и страны, потому что не подчиниться его властному обаянию практически невозможно, а стать его учеником или другом — великая честь.

В Хакасии удостоившихся этой чести достаточно наберётся. Четыре поколения выпускников Санкт-Петербургской академии театрального искусства — его рук дело. 3 июля на торжественном концерте, посвящённом Дню республики, профессору кафедры актёрского мастерства старейшего театрального вуза страны, кандидату искусствоведения Владимиру Норенко был вручён орден «За заслуги перед Хакасией». Глава республики Виктор Зимин с огромной благодарностью отозвался о вкладе Норенко в развитие нашей культурной, театральной жизни. «Служил, служу и буду служить Хакасии!» — ответил Владимир Васильевич, и в словах этих ни капли выспренности и пафоса — одна только правда.
Вообще в его словах никогда нет подтекста — они будто очищаются от всякой наносной шелухи, становятся истинными. «Милая моя!» — говорит он, отвечая на мой первый вопрос, и я тут же прошу и дальше называть меня именно так — потому что это так тепло, когда по-настоящему звучит простое слово «милая».
— В который раз я в Хакасии? И считать не берусь, и ты не считай. Не помню, в двадцатый или тридцатый раз я приехал в то время, когда автономная область стала республикой — все радовались, аплодировали. Событие было. А вообще впервые приехал сюда в 1985 году. В следующем, 1986-м, уже набирал здесь студентов себе на курс. С тех пор по два раза в год бываю в Хакасии. Даже чисто арифметически это много.

Мои корни —  советские

Действительно, какая тут может быть статистика с арифметикой? Система ценностей здесь — жизнь во всех ярких её проявлениях и ещё творчество, не скованное рамками, и ещё история, потому что как без неё.
— Один мой дед, по отцу, был очень «красным», а второй, по матери, — очень «белым». «Красный» семнадцать ранений имел в борьбе за Советскую власть, за неё и погиб, «белый» её никогда не принимал, прожил до 1991 года. Такой парадокс.
«Белым» Владимир Васильевич называет отца своей матери, родственника известного вице-адмирала, военно-морского деятеля, океанографа, полярного исследователя, кораблестроителя Степана Макарова. Но о том, что его прадед — «тот самый Макаров», Норенко тоже говорит абсолютно спокойно — было да и было.
— На самом деле в его семье ни славы особенной, ни богатства не было. Обедневшие дворяне, они в XVIII веке по потёмкинскому переселению попали на земли, что удалось отвоевать России в ходе русско-турецкой войны. Там пустыня была после турков — где Херсон сейчас, Новоодесский район, село Гурьевка. Здесь жили мои деды, здесь родители на свет появились, встретились, друг друга полюбили. Папа мой был военным, и в тридцатые годы он был переведён в Ленинград. Там в 1937 году родилась моя сестра, а в 1940-м — я.
Помню ли войну?
Начало — нет, был ещё маленьким. Родители рассказывали, как я встретил её на руках отца — старшего лейтенанта, командира взвода зенитной батареи, прикрывавшей Ленинград со стороны Красного Села. Когда начался налёт, отец выбежал со мной на руках (меня не с кем было оставить, мама с сестрой уехали в Ленинград) командовать орудийным расчётом. В этом бою наши сбили первый вражеский самолёт.
Собственные воспоминания? Видел, как рушатся после обстрела дома. До сих пор помню. И сейчас могу провести человека по Петроградской стороне и показать их. Наш дом тоже бомбили.
Не помню голода. Помню… арбуз. Папе удалось привезти нам с Большой земли арбуз. Вернее, половину его. Мы с сестрой никогда арбузов не видели. Может, будь он целым, он не произвёл бы такого впечатления. Огромный, красный, с большими чёрными семечками. Я не помню, как мы его ели. Помню, как стояли с сестрой и смотрели. С тех пор больше 70 лет прошло, но всегда, когда я вижу арбуз, разрезанный или целый, в памяти всплывает кадр: арбуз, сестра, я и тишина.
В 1942 году нас вывезли в Томск. Помните, невозможные кадры из блокадного времени, как по Ладоге плывут тысячи детских панамок — ребятишек из блокадного города эвакуировали на баржах, по которым немцы стреляли прицельно... Вся Ладога была панамками покрыта…
Потом детей эвакуировали через отбитую у немцев железнодорожную станцию Мга. Фашисты продолжали тактику выжженной земли. Мы ехали в составе из шести вагонов. При обстреле четыре из них сгорели вместе с детьми. Нам с сестрой повезло — мы были в первых двух.
До 1945 года мы жили в Томске. Папа воевал, дошёл до Берлина, потом мы вернулись в Ленинград.
Может показаться странным, наверное, но всё это я вспоминаю со светлым чувством. Конечно, такие впечатления делают человека взрослым и в три, и в пять лет — но это всё равно детство, и оно, хоть и пришлось на войну, было счастливым.
Мы учились. Отец вернулся с войны. У нас в классе было 44 человека, а отцов осталось только пятеро, трое — инвалиды. В другом классе отцы были только у двоих, оба инвалиды. А был класс, где ни у одного ученика не было отца. Когда в школе появлялся мой папа в шинели, ребята висли на нём и кричали: «И у меня был такой же отец, он ещё вернётся!»
В 1949-м в пионеры меня принимали: представляешь, милая моя! — во дворце Матильды Кшесинской, с балкона которого Ленин «Апрельские тезисы» читал. А какие люди принимали в пионеры! Два матроса с броненосца «Потёмкин» и четверо — с крейсера «Аврора». Я поэтому говорю, что у меня корни — советские. Сравнивая сегодняшнюю и ту, советскую, жизни, я понимаю, что сегодня мы материально стали жить лучше, наверное: нет дефицита, можно автомобиль себе купить, какой хочешь! Только мне честнее как-то жить было тогда. Я и сегодня признаюсь, что членом коммунистической партии никогда не был, но не по идеологическим убеждениям — из шкурных интересов. А они были такими: спектакль хороший поставить и крепко погулять. Честно? Честно!

Любимый ученик Товстоногова

Как я попал в профессию? Чисто случайно получилось.
Я окончил военную школу, военное училище, в 1959 году мобилизовался. А во взводе моём чуть не все — золотые медалисты, несколько серебряных, и  один я с тройкой по математике. Во время учёбы ещё понял, что значит технический талант. Мой сосед по парте успевает всё: и на танцы сходить, и спортом позаниматься, иной раз и в учебник не заглянет — сдаёт на пятёрки. Я корплю над тетрадями денно и нощно — и всё равно получаю «четыре», и это хорошо: если «тройка», то весь взвод увольнительной лишается.
После демобилизации можно было поступить в политехнический институт без экзаменов. Но я понял: не моё это. И пошёл учиться в библиотечный институт (Сейчас Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусства. — Прим. авт.).
А что ты улыбаешься, милая моя? Я туда пошёл, чтобы все книги хорошие прочитать наконец-то. Ну и другое — на курсе 24 девочки и один я. Всё, о чём я так долго мечтал! Очень мне там нравилось учиться, на этом курсе. Так бы и учился дальше. Но на одном из вечеров начал читать стихи и так увлёкся, что меня сразу пригласили на режиссёрский факультет. Чьи стихи читал? Я уже не помню сейчас. Тогда же время такое было — физики, лирики, дискуссионные клубы, стихи... Всё просто дышало литературой, никогда до и никогда после я с таким не сталкивался.
Это сейчас говорят: «Оттепель», но я ничего про эту «оттепель» не знаю, я просто жил тогда, полной грудью дышал этим воздухом. Как сейчас с тобой разговариваем сидим, так в кафе сидели с молодыми поэтами, не известными совершенно тогда Рождественским, Евтушенко, Ахмадулиной. Может, стихи кого-то из них я прочёл в тот вечер, не помню. Перевёлся я на режиссёрский факультет, но и библиотечный не бросал. Почти три года на двух факультетах учился, потом режиссура победила, но девушек я всё равно не бросил.
По распределению попал в военный театр в Мурманской области, в городе Кандалакша, где командиром дивизии был Валентин Варенников. Глубоко уважаю его. Он помогал театру гораздо больше, чем все остальные политотделы. Талантливый человек, настоящий военный. Лейтенантом участвовал в Параде Победы, как начальник почётного караула принимал Знамя Победы на центральном аэродроме.
Два года я работал там. Но была одна закавыка: библиотечный институт к тому времени переименовали в институт культуры, нас, тех, кто его окончил, начали презрительно называть «кульками». Это было не дело совсем, и я в 1968 году поступил в ЛГИТМиК, к Георгию Товстоногову. Три года учился. Не просто учился — был одним из любимых учеников. Мне вообще везло. Я встретил великих режиссёров, работал с Александром Пергаментом, Георгием Ивановым.
После окончания аспирантуры пришлось поездить — Ставрополье, Барнаул. А в 1974 году меня отправили в Крым — с блокадного времени болел туберкулёзом и меня на два года послали на лечение на море. Поставили меня на ноги там…

Я вернулся в тот город, знакомый до слёз

Конечно, не только лечился — родные места это были, где жили мои деды, воевали за них в Великую Отечественную мои дядьки. Многое с теми местами связано. Поэтому, когда предложили стать главным режиссёром в Севастопольском театре имени Луначарского, был рад.
Интересно работалось мне, много замыслов было, многое хотелось воплотить в жизнь…
Действительно, севастопольский период во многом определил его жизнь. Здесь он встретил судьбу, поставил известные спектакли, которые и сегодня считаются лучшими в России. Здесь же испытал, как он сам говорит, крушение идеалов.
— «Берег» по роману Юрия Бондарева, что я поставил в этом театре, был признан лучшей постановкой в России сезона 1977 — 1978 годов, известными стали спектакли «Энергичные люди» по Василию Шукшину, «Третья ракета» по Василю Быкову. Всё хорошо шло, просто замечательно. С Ириной я здесь познакомился. (Ирина Бируля, известный театральный — и не только — художник, ныне — член Международной федерации художников при ЮНЕСКО. — Прим. авт.) Она приехала в Севастополь оформлять спектакль — тут и осталась. Квартира замечательная, с видом на море, перспективы радужные, вызывают в Москву, собираются награждать — и вдруг из горкома в приказном тоне: «Вы должны уехать!» Как должен? Почему? В ответ — стена, пробиться никуда невозможно.
Непонятно это всё было и странно. «Ладно!» — подумал я. Поехал в Москву, уже договариваться начал о службе в других театрах, вдруг опять известие: «Всё, не увольняйтесь, оставайтесь на своём месте, уезжать не надо». Тут меня, конечно, возмутило: что это было-то? «Увольняйтесь — не увольняйтесь!» Что за игры? А когда выяснил, что просто моё место главного режиссёра понадобилось сынку какого-то партийного чиновника — хотел в Севастополе работать, но потом передумал, остался в Киеве, я просто послал всё и всех подальше, оставил квартиру и город этот (любил я его, красивый, величавый, белокаменный — такой, как песня) и просто ушёл.
Добавим, не просто ушёл. Даже не слово — зарок дал на всю оставшуюся жизнь: более руководящие и административные должности не занимать никогда.
— Это было моральное фиаско для меня. Я с тех пор больше ни главным режиссёром, ни худруком нигде не работал. Если пытались назначить, покупал коньяк или что повкуснее, шёл на поклон, просил: «Не надо!»

Сержант актёрского мастерства

Так в 1981 году известный уже российский режиссёр поменял свою реальность, перейдя в педагоги. Почти 50 лет он учит студентов театральным дисциплинам. И многие — да что там, все! — говорят, что он относится к студентам по-отечески.
— Да что ты, милая моя, какое «как папа-мама?». Я их строю, как сержант! — возражает он.
Но Владимир Чустеев, директор Хакасского драматического театра, ученик Норенко, уже рассказал мне, как бережно мэтр относится к каждому студенту.
— Владимир Васильевич научил нас не только театральным дисциплинам. Он учит жизни, выстраивает видение спектакля, воспитывает чутьё на халтуру. С каждым из нас у него особенные отношения — это правда как родительская связь, которая ни временем, ни расстояниями не разрывается. Его все любят. Наш курс поступил в 1991 году — стипендии не платили, здесь, в Хакасии, родители тоже едва концы с концами сводили. В магазинах пусто, есть нечего. Он нас постоянно выручал и денег сколько раз подбрасывал — просто так, без отдачи, подкармливал всех постоянно. Придёшь к нему домой, а там похлёбка в ведре кипит — на всех. Норенко — это сердце каждого нашего курса. То, что он мне дал в профессиональном плане и в плане человеческом, — доминанта, внутренний стержень. Это очень важно. И мне ещё всегда было интересно: почему Владимир Васильевич уже почти 30 лет набирает себе курс именно в Хакасии? Может, вы его спросите (разговор происходил в отсутствие Норенко. — Прим. авт.). Нам он никогда не отвечает на этот вопрос.
Конечно же, я спросила. И Норенко ответил.
— Я не знаю, почему Хакасия. Подали заявку, чтобы набрать студию, меня вызвали, отправили, я посмотрел. Так началось знакомство, — он улыбается, глаза сияют, как у дворового хулигана, и становится ясно, что никаких сюси-пуси вообще не будет. Не тот человек, чтобы громко об отношениях. Это очень личное. А всё личное легко и привычно скрывается за маской иронии.
Но когда он говорит о студентах, о работе своей, то, слушая, понимаешь, как именно он к ним относится. Наверное, он бы посмеялся, если бы я сказала: «с трепетом». Ну и пусть. Я же услышала вот что.
— Милая моя, идеальных вещей не бывает! Думаешь, что мы самородки ограняем? Работать нужно с теми, кто есть. Да, бывают ребята талантливые, яркие, но это редкость. Откуда он, поступая, знает себя, если мальчишка совсем, школу только окончил? Проверяешь способности больше, смотришь, подойдёт или не подойдёт человек для профессии. У актёров другая нервная система, к каждому необходим свой подход. На одного орёшь, он злится и работает лучше, на другого голос повысишь — и «поплыл» человек, на неделю из строя выбыл. Это же не шарикоподшипниковый завод. Был у меня один курс не ваш, не хакасский. Все пьющие, но играли хорошо. А бывает, непьющий студент — и бездарь. Или всё вообще наоборот. Сложная материя, эта актёрская работа. Вообще театр — жестокая штука. По-человечески жестокая. Девчонки всё ещё рвутся в актрисы, а все пьесы написаны так, что состав актёрский на две трети мужской. Значит, и набор такой должен быть в профессию. Но в большинстве театров более половины состава — женщины. И их нужно задействовать в спектаклях. Приходится ставить, например, «Белоснежку и семь гномов». И в роли гномов — все, мечтавшие стать Белоснежками. Поэтому учить нужно не только профессии, но и отношению к ней, умению сохранять лицо в любой ситуации, выдержке и терпению, которые тоже суть нашей профессии. Жаль, что они не все получаются бойцами. Но в любом случае все они становятся людьми. Людьми театра.

Елена АБУМОВА

Сердце курса

То, что студенты «школы Норенко» действительно талантливы и под его руководством прошли великолепную школу, сомнению не подлежит.
Его выпускники работают не только в Хакасии и Туве — многие после получения дипломов по приглашениям уезжают работать в Финляндию, Норвегию, Канаду, устраиваются в известные российские театры. Это происходит ещё и потому, что преподаёт он не только театральное мастерство. По словам тех, кто у него учился, Норенко «раскрывает» людей творчеством, свободой и любовью.
И студенты отвечают ему взаимностью. Дни рождения мэтра становятся общими праздниками — его и студентов. В один из таких дней ученики украсили подъезд дома, в котором живёт режиссёр, шарами и плакатами: «Норенко, ты самый молодой на курсе», «Наш Вова — супербизон!». А напротив дома на асфальте нарисовали сердце с надписью «Сердце нашего курса».
А хакасский курс Скорпиона — Виталия Николаевича Канзычакова, директора и художественного руководителя театра «Читiген», которого, к большому сожалению, уже нет с нами, — устраивал для мастера целые представления.
— У меня была «Волга», и вот я выхожу, а она вся разрисована поцелуями, — вспоминает Владимир Васильевич. — Дверцу открываю, а оттуда вырывается просто «шквал» разноцветных воздушных шаров — и в небо. А машина-то была закрыта. Как-то им удалось эти шары аккуратно надуть через полую трубочку! Почти всю ночь надували, пока машина не наполнилась. Я потом на своей зацелованной «Волге» ездил неделю, наверное, до дождя. И все гаишники меня приветствовали, и люди останавливались, смотрели.
Виталька вообще был мастер на разные проделки, шутки. А для театра своего он был настоящим отцом — хороший такой человек получился, нельзя такого забыть.
Да, Владимир Васильевич помнит всех своих ребят, любит их, помогает по жизни, консультирует по творческим вопросам.
Уже 20 лет он работает с хакасскими ребятами — четыре курса выпущено. В этом году профессор набрал пятый курс новых детей, которые тоже непременно станут людьми театра.



Просмотров: 3931