Было ли у вас когда-нибудь желание поговорить о литературе с писателем?

Абаканец Андрей Белозёров — по образованию резчик по дереву, учился в Литературном институте имени А.М. Горького, член Союза писателей России. А ещё он фотограф и, как оказалось, — интересный собеседник.

Не только фотограф, но и писатель

— Андрей Борисович, в какой момент жизни вы поняли, что вас тянет к литературе? Кем мечтали стать в детстве?
— Задатки, видимо, были изначально. Игрушечные солдатики, с которыми играл, бумажные человечки, даже собственные пальцы становились моими героями и вовлекались в длинные истории с продолжением. Годам к десяти я уже и сам стал героем таких историй, попеременно отыгрывая разные роли. Такой мальчик-недоаутист в огороде частного дома. В моих фантазиях деревянный забор превращался в горы, окружающие волшебную страну Оз, помидорные грядки — в непроходимый лес, а деревянный нужник в дальнем углу огорода — в ведьминский замок. А к 14 годам взялся за ручку и бумагу.
Нет, конечно, я не думал, что стану писателем. Да и сейчас, когда спрашивают, чем занимаюсь, представляюсь как фотограф. Кто такой и что такое писатель в современном мире? Зарабатываю я фотографией. Знаю писателя-таксиста, поэта-кондуктора, поэта-страховщика.
— Кто из писателей вас как автора вдохновлял, подпитывал?
— Фёдор Достоевский, Сартр, Кафка, Веничка Ерофеев, Леонид Андреев... Они стояли на вокзале и садили меня в этот поезд под «Прощание славянки». Хорошие писатели вдохновляют, плохие — нет. Почитал Ремарка — вдохновился, почитал Битова — вдохновился. Именно насытился художественным словом. Мы живём в пространстве торопливых комментариев, наивных постов в Сети, каких-то самиздатовских косноязычных электронных книжек. И периодически требуется вот такой Битов. Как кусок мыла, как шампунь с кондиционером — чтоб отмыться и напитаться, переключиться в режим писателя.
И, конечно же, вдохновляют люди, с которыми ты встречаешься, попадаешь в какое-то маленькое или не очень приключение. Это может быть совершенно простецкая история, напоминающая, допустим, поход в магазин за жевательной резинкой. Но извлекать именно из простого, из лужи на тротуаре всё торжество и величие мира — вот истинное удовольствие. Поахать в горах, повосхищаться морем любой дурак сможет.
— А как вы оцениваете значение литературы в современном обществе? Каким видите её будущее в России?
— Пока что мне всё рисуется в тёмных тонах, особенно из наших провинций. Вы вот когда и что читали из классики в последний раз? Люди читают, что угодно: посты в интернете, пособия, как стать успешным, как притянуть к себе миллион баксов, как заставить Вселенную исполнять желания, как избавиться от панических атак, от манипуляторов и абьюзеров… А ещё под тяжестью трёх работ и двух кредитов люди ныряют в фэнтезийные миры с семиглазыми шестикрылами, за которых и переживать не надо. Читают инструкции к холодильникам (в этом есть хотя бы практический смысл). А серьёзная литература, увы, не развлекает, не утешает... Заработать точно не научит! А ещё и присоветует последнее отдать. Покорпеть, поразмышлять о чём-то эфемерном и бесполезном призовёт, о душе например.
Я и сам таков! Я лучше ремастер «Ведьмака» на компе перепройду. Почувствую себя суровым мужиком в шрамах, порубаю кикимору да уединюсь с симпатичной ведьмой. Тут даже и попереживать есть за кого, лишь бы про собственную жизнь не вспоминать и не думать, зачем она и почему катится в тартарары… Что-то в атмосфере не то… С погодой что-то… Будущее литературы покрыто мраком.
— У вас есть рассказы, основанные на событиях из личной жизни?
— У меня нет другой жизни и другого опыта, кроме своего собственного. Даже если вы способны понять и прочувствовать боль и радость какого-то человека, вы делаете это, отталкиваясь от примеров собственной боли и радости. Без этого никак. Случаи из моей жизни — например, про кошку, которая сидела на дереве под Новый год. Случаи из жизни знакомых... Всё, что впечатлит автора, складируется в памяти про запас. А уж если сильно впечатлит, то сразу обретает форму рассказа.
— Известно, что каждый трактует произведение по-своему, а какой посыл вы стараетесь донести до читателей?
— Ну от текста к тексту посылы меняются, но если обобщить… Хочется сорвать маску двуличия и самообмана, показать красивое, торжественное в простом и неприглядном, смешное в страшном, показать страшное в благообразном, вошедшем в норму, и опять же напомнить, что вся красота — в повседневном.
— Сейчас часто можно встретить в книгах молодёжный сленг. Как вы считаете, уместно ли это? Можно ли назвать такие инновации прогрессом? Или это только портит язык?
— А почему нет? Это примета времени. Язык пластичен и тем прекрасен. Он вбирает в себя всё новое. И пусть вбирает, но не замещает, сохраняя прежнее многообразие.
Я вообще любитель эклектики, стремлюсь соединять всё разнородное, несовместимое. Достигать театрального, комичного, ироничного эффекта можно таким способом. Сударь, полноте казниться, а то так и рипнитесь (то есть умрёте), не ровен час! Ауф, душа моя, столько вайба (атмосферы) в этом нашем ночном променаде, зря вы хейтили Абакан, гляньте на эти огни, чем не Питер?!
Но не стоит заигрываться с этим, время скоротечно. Кто сейчас вспомнит «олбанскийазыгпадонкафф»? И представьте роман на таком сленге, где «превед, медвед»… Вот это будет кринж (позор)! Сразу видится возрастной диванный жирдяй, сточивший пальцы на клавиатуре. А ведь тоже был молодёжный сленг. Поэтому лишь яркими отдельными мазками следует такое употреблять, использовать в диалогах, характеризующих героев.
Язык, он же живой — коллективная душа народа, находящаяся в постоянном изменении: что-то из привитых веточек приживётся, видоизменится, что-то отомрёт. Главное, о самом дереве заботиться.
— От ваших произведений веет реализмом, но также им присуща нотка юмора… А какой вы человек в повседневной жизни?
— Примерно такой и есть. Чёрный юмор, ирония, постирония, внезапная неуместная искренность, или пошлая шутка в духе Ржевского. Люди, меня не знающие, часто не понимают, шучу я или исповедуюсь. Если вдруг кто-то в компании продолжит вашу фразу словами «да, а ещё мы все умрём в муках», то с большой долей вероятности окажется, что это я, ваш покорный слуга. Правда, в незнакомых компаниях меня трудно найти.
— С каким настроением вы обычно принимаетесь за работу? Какие моменты из жизни вам особенно приятно описывать?
— Со временем я научился писать почти в любом состоянии: со скукой, с ленью, с вдохновением и без. Главное, чтобы примерный план созрел в голове, — знать, о чём писать. И найти интонацию. От текста к тексту, от главы к главе она может отличаться. Может, странно звучит, но когда находишь эту интонацию своего внутреннего повествователя, слова так складываются во что-то живое, яркое, гармоничное, что и выкинуть нечего. Это может быть интонация скупого на слова насмешливого наблюдателя, обжёгшегося не раз, уставшего от людей. Или интонация горящего огнём и терзаемого всеми страстями страдальца, который мечется между горькой иронией и молитвой. Или детская, восторженная, рисующая эмоции в красках и формах, с загадками за каждым углом. Всё это я. Поэтому важно нащупать и вызвать правильного «демона», тогда удовольствие обеспечено на любом отрезке текста.
— Задумывались ли вы написать полноценный роман, или даже трилогию? Что вас останавливает?
— Роман, серьёзный, сильно долго писать надо, а жить когда? На пенсии напишу. Хотя параллельно делаю наброски… Якобы задуман роман, но, скорее всего, это опять обернётся повестью. Сильно это тягомотно. Его же потом ещё и править по несколько раз. Сколько усидчивости тут надо, причём в прямом смысле — сиди и сиди, стальную задницу насиживай.

Не только писатель, но и фотограф

— Вы ведь ещё и фотограф. Скажите, между фотоработами и литературными вещами есть что-то общее? Что вы пытаетесь показать людям через объектив?
— Если брать именно творческую, а не коммерческую часть, то, безусловно, да. Я всегда тяготел к портрету. Человек — мера всему. И предпочитаю фотографировать в схожей манере — реализм и немного магии, когда человек в обычных своих одеждах, в обычном своём окружении преображается с помощью света и теней, выражения лица, когда бытовой бардак, его окружающий, выстраивается в живописное полотно. Ну и люблю всякие иллюзии: от поварёшек, которые превращаются в левитирующие шары, если их держать под правильным углом, до длинной выдержки и мультиэкспозиции. Сфотал стекольщика в стекольной мастерской в рабочем фартуке. Туристку чёрт знает в чём в пещере. Всё это такие полудокументальные фотки. Интересные. Напитанные жизнью. А в студии с накрашенной женщиной в вечернем платье на заезженных безликих фонах мне делается скучно.
— В числе ваших фотогероев оказался и писатель Роман Сенчин. Если не секрет, как вы познакомились? И почему фотосессия прошла именно в деревне?
— Шапочно мы давно знакомы, в литинституте пересекались и на семинарах. А два года назад он приехал в родительский дом в селе Восточное. Это Красноярский край, не так далеко от нас. Должна была состояться встреча с Романом Сенчиным по линии Совета молодых литераторов Хакасии. Его председатель Толя Бимаев планировал Романа забрать из села. Я сразу оживился: «Возьми меня с собой, хочу Сенчина на сельских фонах поснимать». Да в родительском доме! Ну и Роман был не против. А как приехали… Там такая тарковщина! По сырым доскам, которыми двор выложен, десятки лягушат малюсеньких, с ноготь, прыгают, ступить некуда. Ну и вообще атмосфера: и тоска вроде, и забвение, и умиротворение. И опять же земляника на грядках.
— Последний вопрос: что бы вы хотели передать подрастающему поколению писателей? Может быть, есть какие-то наставления?
— Как страшно это звучит. Квартиру что ли им завещать для их писательских шабашей? Или собственную тушку в формалине? На встречах с читателями в библиотеках обычно отвечаю так: дорогие потенциальные писатели, не пишите. Оно вам надо? Художник — горе в семье? Горе. Писатель — не лучше. Хуже! Его труда ещё и не видать с наскока, в отличие от картин того же художника. Лезть надо куда-то, читать длинно. Художник экстравагантен, разноцветен, он хоть и с дырой в кармане, но вьющихся в узкой богеме девок ещё пособлазняет. Вы же своим гордым статусом сможете соблазнить разве что библиотекаршу предпенсионного возраста (нет, этого я, конечно, в библиотеках не говорю), заставите задрожать в сладкой истоме заведующую кафедрой филологии. Так что немотствуйте и радуйтесь жизни!
Ну а те, кто не внемлют такому призыву, — им и объяснять ничего не надо. Они уже в курсе. Слову надо служить. Увы, это несколько иная задача, чем сидеть и думать, как интереснее продаться за роялти на Литресе.
Вот Наталья Марковна Ахпашева говорит, что писательство сродни шаманской болезни. Не исполняешь призвания — духи будут мучить тебя, будешь болеть и бесноваться. И тут, получается, невыписанный дух слова в ней так же гниёт, терзает, не даёт покоя. У меня, например, иначе. Я вполне могу не писать, но тогда потихоньку погружаюсь в хаос. Это сродни ощущению богооставленности, как блудный сын, оставшийся без рода и смысла.
Если же без громких слов — у нас в Абакане есть Совет молодых литераторов при Союзе писателей. Мы там собираемся под председательством Толи Бимаева. Чувствуете что-то из вышеописанного — вэлкам. Что-нибудь да передадим.

Беседовала
Екатерина САЛЬНИКОВА,
студентка ХГУ
имени Н.Ф. Катанова