Темно ещё над моей милой Родиной, ах, как темно... Хотя лучи рассвета, упирающиеся в низкие облака, уже освещают уголки молчаливой долины. Нет, жизнь идёт, движется согласно законам мысли, её породившей. На то, видимо, она и жизнь. Но движется сонно, наугад, как обыватель, пробирающийся ночью в отхожее место, стукающийся коленями и лбом, чертыхающийся и опять осторожно ступающий. Мы живём, растеряв большей частью наследие ушедших; забыв что-то самое главное, нужное нам. И в то же время не оставляя ничего идущим следом, кроме мусора.
Племя потребителей — неприятная правда. Слишком мал процент самоотдачи, самопожертвования. Слишком мало места оставлено любви, прекрасным мыслям, словам, творчеству. Но велико пространство для необоснованных желаний, для стяжательства... Нам натужно трудно вспоминать и совсем не хочется учиться. И мы «учимся»: щупаем тряпки, спрашиваем цены; синеем под ветром и дождём, под взглядами друзей и незнакомых, но выбираем свою радость из чужих кошельков.
Мы в новом классе — чистом и красивом, но не замечаем новизны, занятые подтиранием оценок, обманывая не учителя — самих себя! Учим не то, что задавалось, а то, что легче. Надеемся наверстать при случае, которого, возможно, и не будет... Каждый выбрал учебник по склонности, но отложил на первой трудной странице. И мы читаем захватывающую дрянь, благо, её много в домашней библиотеке. Каждый записал задание в классе. Но, выйдя за двери, забылся, глазея по сторонам, подбирая монетки, отнимая игрушки у более слабых, малюя на стенах и дразня молчаливого дворника.
Темно ещё над моей милой Родиной... Кто-то всё же поставил в долине фонари, потухшие со временем. И почти у каждого спит фонарщик, не зажигая огня — забыл, как это делать.
...Ходит старец по тёмным улицам с ярким светильником, предлагая, настаивая на возжжение фонарей, но его гонят, ссылаясь на инструкцию, затерявшуюся в потёмках. И старец провожает, сколько может, прохожих, рассказывая, как чуден свет полуденного Солнца, хотя никто особо ему не верит. Кто-то зажигал факел и предлагал идти встречать рассвет, но его избили воры, кравшие в темноте, и никто не помог ему...
Почему же мы так живём? Почему не хотим учиться и учить? Почему не замечаем, что дорогие часы на руке встали? Положение Солнца, видимо, для нас уже не имеет значения. Но положение души?
Куда спрятать вору наворованное, когда день уничтожит тьму? Куда сложить богачу шубы, когда жаркое Солнце навечно поднимется над долиной? Что скажут второгоднику дома, когда школу закроют, предлагая воплощать знания в жизнь?
Кому продать дырявые калоши, пыльные квартиры, чадные машины и всё остальное, когда люди станут наги, бездомны и счастливы? Пусть каждый выбирает.

Я выпил снег ваш, небеса,
Желая лишь воды.
И различаю голоса
Грозы.
Я гулкий посвист ковыля
Узрел,
Вот только греться у огня
Не смел...
Мир снова был подарен мне —
Входи под сень.
Но что я знаю об огне?
Лишь день.
Я выпил снег ваш, небеса,
Обжегшись вдруг.
И поперхнулся, и в глаза —
Как друг.
И жмётся сердце, и слеза
Бежит.
Я выпил снег ваш, небеса...
Болит...

Лель
Абакан, 1993 год

Зеркало

Во мне ничто не существует,
Во мне лишь зеркало во тьме.
Сквозь вязкость трещин на стене
Воображение рисует

Ту жизнь, которой должен жить,
Чтоб сожалений не постигнуть.
В паденьи капли спину выгнуть,
Искрясь на солнце, в лёд застыть.

Вобрать в мгновенье южный полдень
И хворь, и немощь ноября,
Вобрать весь мир в меня, в меня —
Как в пустоту... Я так устроен.

Вода, кругом одна вода,
Я так боюсь и бью руками,
Хоть знаю — море с островами,
Но той стихии чужд пока.

Ещё бы днём, ведь темень глубже,
И непонятна, и строга,
И сводят скулы берега —
Они боятся кануть в луже.

Там неизвестность в раствореньи.
Быть может, сила кислоты,
Быть может, сила слепоты —
И жизнь окажется мгновеньем.

Мелькнёт — и нет, и резь в глазах,
В спазм задыхаюсь бездной лёгких,
И руки тонут в облаках,
Опор распялив перевёрты.

И эта боль, и этот страх —
Я понял! Наплевать и смыться.
Представить, будто бездна снится,
И смерть оставить в дураках.

Пётр ДРАГУНОВ
Быстрая, Минусинский район,
1991 год