Казачка Анастасия Байкалова прожила долгую жизнь — 105 лет и отошла к Господу 23 февраля 2003 года. До самых последних своих дней жительница Монока сохраняла необычайную живость ума, которую отмечали все, кто её знал. Думаю, что в преддверии Дня памяти жертв политических репрессий её воспоминания, записанные мною более 25 лет назад, будут интересны читателям газеты «Хакасия».
Анастасия Егоровна Байкалова родилась 5 января 1898 года в Большом Моноке Бейской волости Минусинского уезда Енисейской губернии, в дружной казачьей семье Егора Спиридоновича и Марии Платоновны Байкаловых. Она была старшим ребёнком, кроме неё в семье были братья и сестры: Анна, Матрёна, Прасковья, Фёдор, Иван и младший Захар. Последний погиб в бою в годы Великой Отечественной войны.
Рассказ Анастасии Егоровны хорош своими деталями...
От зари до зари
Семья наша была многодетная. Были свои кони. Своя пашня — казачья община наделяла землёй каждого домохозяина по числу едоков в семье. Чем больше становилась семья, тем больше становился её пай. Наш земельный надел находился ближе к тайге, в долине речки Монок.
Сами названия окрестностей так ласкали слух: Большая падь, Малая падь, Малая горка, Шуваевский брод, Три сосны, Афанасьев лог, Степанов лог, Макаров лог, Раскатый лог, Папальчиха, Байкалиха, Угол...
Почти у каждой семьи была своя заимка. С весны и до самого снега там жили. И работали от зари до зари. Тот, кто много трудился, и жил хорошо. Стол всегда был полон вкусной и полезной еды. Когда прекращались работы в поле, то монокские, арбатские и таштыпские казаки собирались в артели и уезжали на зимнюю рыбалку на Кантегир. Русло этой реки было отдано казакам в аренду. Возвращались с добычей — привозили целые бочки свежей или солёной рыбы (ленок, таймень, хариус)...
Помню, как проходили службы в нашей церкви в светлые престольные праздники...
На Евдокию казаки из соседней станицы Арбаты шли в Монок тайгою на своих конях. Через Матросский перевал по старинной конно-вьючной горной тропе. С собою участники крёстного хода привозили местночтимые иконы, среди которых особое место занимала Абалакская икона. На Малой горке их встречали хлебом-солью казачий атаман и многие-многие жители Монока.
Казаки в такие праздники надевали красивые папахи и мундиры, у многих на груди блестели серебром и золотом царские награды — кресты и медали. Женщины и малые ребята в праздничных нарядах. Все шли в церковь, где проходила служба, которую вели отец Максим (Мисюк) и другие священники...
Среди жителей существовало негласное разделение на «верховских» и «низовских». В праздники гармошки и песни звучали повсюду: и в верхнем краю станицы и в нижнем. Не обходилось и без кулачных боёв. Молодёжь не раз сходилась «стенка на стенку». Бились до первой крови.
Взять убёгом
Жениться казаки старались только на тех, чьих родителей-дедушек-бабушек хорошо знали. Многие приходились друг другу очень близкой или дальней роднёй. Бывало и так, что молодых девок родители в другие места отдавали замуж. Или казак, возвращаясь со службы, привозил с собой суженую.
Свадьбы играли осенью, после Покрова дня, когда все работы на пашне были закончены и у людей появлялась толика свободного времени.
Сватовство также проходило по-разному. Чаще всего женились по взаимному согласию, заранее засылали сватов и оговаривали день будущей свадьбы, а венчание проходило в местной церкви. Случалось, что родители невесты были против жениха, тогда он по взаимному сговору с девушкой крал её и уводил к себе, в родительский дом. У казаков это называлось: «взял убёгом».
Об одном таком случае мне ещё тятя с мамой рассказывали. В Моноке в те годы жил Василий Кириллович Байкалов, добрый казак, 1861 года рождения. Так вышло, что в пору, когда он находился на военных сборах, Харитину, которая ему была по сердцу, её родители решили отдать замуж за другого. Уж не знаю как, но Василий Кириллович сподобился отпроситься у отцов-командиров со службы и приехал на побывку. Говорят, это был лихой казак, одинаково хорошо владел и конём, и шашкой! Прискакал он на коне в Монок и забрал свою будущую жену Харитину Дмитриевну, 1867 года рождения, прямо из-под венца. Позднее сыграли они свадьбу — так и стали мужем и женой. Трудолюбивая это была семья, и жили они хорошо, в любви и согласии вырастили трёх дочерей: Лидия Васильевну (в замужестве Каргаполову), Анну Васильевну (в замужестве Купчигину), Анастасию Васильевну (в замужестве Мажарову) и сына Пантелеймона Васильевича.
Особо отмечу: люди в большинстве своём были православные. Двери в домах никогда на засов не закрывались. Воровства в станице не было вовсе. Скирды сена оставались на всю зиму на заимках, хлеб стоял в снопах на гумнах, и никто чужого не трогал...
Сила и удаль казацкая
Таштыпский атаман Ананий Шахматов не раз, бывало, заезжал к моему отцу. В запряжке тройка серых в яблоках коней, на облучке тарантаса или кошевки кучер — казак при полной справе, а звон колокольцов да шаркунцов слышен на всю округу. Шаркунцы — это такие маленькие колокольчики округлой формы, крепящиеся к конской сбруе. При движении лошадей они издавали мелодичный, приятный для человеческого уха звук. А набор на сбруе атаманской тройки прямо-таки горел-сверкал на солнце! Атаман-то и сам видный мужчина был!
Наш дом стоял неподалёку от церкви. Отец мой был георгиевским кавалером за войну с японцами 1904 — 1905 годов. Думаю, ещё и поэтому ему, казаку-участнику войны, сам окружной атаман особую честь и уважение выказывал.
О конях скажу одно: у казаков к ним особое отношение было. И в труде, и на службе, и в бою всегда вместе. О животных заботились, их кормили, поили, выгуливали. С молодыми казаками постоянно проводились занятия — на полянке, использовавшейся вместо плаца, рядом с домом последнего монокского казачьего атамана Анания Байкалова.
Во многих казачьих семьях и монокские девчата с конями запросто управлялись. Могли казачки, например, при необходимости запрячь коня в телегу или сани, верхи тоже многие ездили, а некоторые и шашкой владели неплохо.
…Упаси бог увидеть во время пахоты или молотьбы кого-то пьяным или праздношатающимся на улице — позор на всю станицу!.. С ранней весны она словно вымирала — все, кто мог трудиться в поле, выезжали на пашню, как только подходила земля-кормилица.
Работать с самой молодости приходилось много, я в тятиной семье из детей самой старшей была: и косила, и молотила, и скирдовала... Всё лето трудились от зари до зари, от темна до темна, не то что теперь. Зато и за стол было приятно сесть: кто не ленился, у того и выпить, и закусить всегда чем было. Вот с одёжкой — похуже, её покупали на базаре в Бее или Минусинске.
Молока, мяса, масла всегда было вдоволь. В урожайный год приходилось нанимать работников со стороны, но с ними рассчитывались по справедливости: до четверти урожая за их труд отдавали, за сделанную работу кормили и поили бесплатно, столовались работники вместе с хозяевами. А как же иначе: раз обмани человека, на другой — и не пойдёт в наём никто.
Старших по возрасту почитали. Попробуй-ка пройди мимо да не поздоровайся со стариками, не поклонись кому из них — станет об этом известно родителям, тогда берегись, наказание обеспечено. Об отношениях со старшими в семье и говорить не буду — родителей уважали и боялись. Авторитет у них непререкаемый был. Работали на себя, всё старались выполнять добросовестно, у многих эта привычка на всю жизнь осталась. Ребятишек в семьях к труду с детства приучали.
Всё лето на заимках жили. Очень удобно было: вышел — и вот она, работа, никуда ехать не надо. Посчитай, сколько времени экономилось... Так и жили до самого переворота, мне уж тогда восемнадцатый год пошёл, многое в памяти сохранилось.
После переворота
Когда случился переворот, власть сменилась, большевики стали править. Потом Колчак пришёл и прежнюю власть вернул. В переворот стали молодых ребят-казаков на службу в полки забирать... Потом советская власть настала, тоже на службу забирала казаков. Там и получилось, что брат на брата пошёл, а сын — на отца. Вот прямо как в Писании... В те годы весь цвет казачества положили.
Что ещё запомнилось мне? Серьёзная стычка наших казаков с жителями соседней деревни Иудино (Иудино — переселенческое село, находящееся в 17 верстах от Большого Монока. В Иудино, как отмечал кандидат исторических наук Юрий Махно, жили ссыльные крестьяне из сёл Воронежской губернии. В знак протеста они отказались от православной веры, приняли иудаизм или записались в секту молокан. (С 1956 года Иудино переименовано в Бондарево. — Прим. авт.).
А дело было так: когда иудинские жители узнали, что власть в Минусинском уезде поменялась, то они решили у наших землю отобрать. Собрали застрельщики этого дела довольно большую группу народа и решили пойти на монокских жителей. Они даже пушку с собой захватили, уж не знаю, откуда она у них взялась. Чтобы напугать казаков, стали из пушки в нашу сторону палить. Дважды успели выстрелить. Быстро собрались местные казаки и решили дать отпор. Они в это время копали окопы на сопке, в районе ближнего бора и готовились к обороне. Чтобы не терять времени даром, посадил атаман казаков на коней и вперёд — с шашками наголо! С гиком и свистом выскочили они за околицу...
Нападающие, как только увидели скачущих на них казаков, кинулись врассыпную, побросали свои вилы, литовки, рогатины и орудие, кстати, тоже. Разбежались по окрестным лесам. Сейчас не любят об этом случае бондаревские жители вспоминать. А ведь было это истинное смертоубийство. Когда власть сменилась, многие казаки от преследования ушли в тайгу, ну а тех, кто остался дома, всячески власть притеснять стала. Отбирали продукты, скот, заставляли платить повышенные налоги, ребятишек к занятиям в школе не допускали...
Советская власть не простила казакам их верной службы престолу — начались массовые аресты и расстрелы. В 1920 году прибыл в Монок красный карательный отряд Петра Лыткина. Тогда впервые расстреляли наших казаков: Иннокентия Воротникова, Николая, Митрия, Якова Байкаловых... Тогда же был убит и настоятель монокской церкви отец Степан. Он преградил путь вооружённым партизанам в церковь и не пускал их внутрь с оружием. За это его застрелил из нагана у входа в храм сам Лыткин. Зверь, а не человек…
Пешком за 170 вёрст
А затем по стране началась коллективизация. Через некоторое время в Моноке возникла партийная ячейка. Ею руководил Пузаков. Сначала он, при участии уполномоченного из района, образовал товарищество по совместной обработке земли. А в 1929 году был создан колхоз «Горный Абакан». Многих, кто по каким-то причинам не хотел идти в колхоз, раскулачили. В ссылку отправляли целыми семьями.
Дошла очередь и до моего отца. Когда его пришли арестовывать, он уже догадывался, что с ним будет. До самой своей смерти буду помнить тятины слова: «Ты, Стюра (меня в семье все Стюрой звали), проживёшь долгую жизнь. Тяжело тебе будет, но придёт время, и казаки вернутся...»
Лично меня не тронули в те годы — была замужем за Василием Фёдоровичем Байкаловым, и мы вместе в колхоз «добровольно» записались. Работали за трудодни, «за палочки». Вскоре у нас дети пошли, а их кормить надо. В колхозе этом так всю жизнь и отработала: на полях, в коровнике, на заготовке и сплаве леса…
Мужа моего дважды арестовывали: в 1933 и в 1937 годах. Как в последний раз забрали, посадили в лагерь, так оттуда он не вернулся. После войны его брат родной, выйдя из заключения, рассказал, как Василий Фёдорович погиб: летом 1942 года на Новую Землю перевозили заключённых на барже, и была она потоплена немецкой подводной лодкой. Почти все, кто был на барже, погибли, спаслись лишь несколько человек, и среди них младший брат мужа — Михаил Фёдорович.
Да таких судеб много было. Считай, половину работящих мужиков посадили в сталинские лагеря в страшные 1920 — 1930-е годы по 58-й статье как «врагов народа». В этом скорбном списке 96 наших земляков: Александровы, Анамаловы, Байкаловы, Воротниковы, Терских, Сипкины, Юдановы и многие другие...
Мне доводилось несколько раз с другими женщинами ходить пешком в Минусинск, чтобы передать родным людям, сидевшим в тюрьме, еду да смену чистого белья, но не часто это удавалось. (Услышав эти слова Анастасии Егоровны, я живо представил себе, как группка усталых женщин бредёт по бескрайней Койбальской степи из Монока в Минусинск. 170 вёрст(!) — только чтобы передать передачу своим близким. (Заодно это позволяло в очередной раз убедиться: если сотрудники НКВД приняли передачу для арестанта — значит, муж или сын ещё здесь, в тюрьме, живой. — Прим. авт.).
Знали: надо!
А в 1941-м Гитлер на нас напал. Уцелевших от арестов мужиков и молодых парней стали забирать в армию. Всю войну в колхозе одни женщины да подростки работали, при этом бригадир или председатель норовил послать нас, жён «врагов народа», туда, где тяжелее всего: на сплав леса, вспашку зяби, уборку конопли, заготовку кормов. Осеннюю ледяную воду из протоки под названием Коноплянка помню до сих пор. В ней вымачивали конопляное сырьё, из которого изготавливали пеньку. Студёная вода у наших колхозниц много здоровья отняла…
Работали в колхозе весь световой день, без праздников и выходных. Не приведи господь, что тогда пришлось пережить: голод, холод, малые ребятишки без присмотра. Вот уж когда народ хлебнул лиха. Другой раз казалось: всё, нет никакой мочи, нет больше сил. Одно помогало: знали — надо. Всю тяжёлую работу вынесли на своих бабьих да ребячьих плечах. Ещё и поэтому Гитлера победили!
…Тут всегда казаки жили, Монок ими основан. Казаки друг за друга, за Россию всегда горой стояли.
Воспоминания записал
Сергей БАЙКАЛОВ
Абакан
