А ведь говорила же бабушка: «Отмолчишься — будто в раю отсидишься!» И мама ей вторила про то, что молчание — золото, и велела язык за зубами держать.

Но если он из несвободы вырвался, то всё — не удержишь, сразу начинаются эти вот самые: ­«Эге-гей, сарынь на кичку!», «Чё ты сказал, а ну повтори, сам такой!» и другие перлы из могучего, великого, а главное, свободного русского языка.
Только слова — одно дело. Совсем другое — песни народные. Чуть откроешь рот, когда радостно или грустно, так они одна за одной льются. У мамы голос такой, что все глаза большие делают и перестают трещать на разные взрослые темы, когда она петь начинает.
Ну как же не запомнить её репертуар про калину, рябину, клён и прочую флору, а ещё и детские песни про чибиса, школьную тропинку и другие, про платки и валенки, одинокую гармонь и горьку ягоду? Так что этих песен в моём организме, как гороха в мешке, несколько сотен, а может, и больше, но так далеко ещё считать не умею.
Тоже их пела, но всегда в одиночестве, и продолжала бы — но расслабилась. Беды же ничто не предвещало. Просто с классом пошли в поход на речку. Солнышко светит, птички чирикают. Классный руководитель новый — добрая женщина, с нами пошла, пирожками угощает.

Чибис у дороги лучше, чем глухарь на току

И вот случилось. Начала тихонечко себе под нос мурлыкать того же чибиса, а потом (ну не зря забайкальская родня называет «большаротой») прорвало по-настоящему. Это же какое ощущение, когда идёшь, поёшь, а голос до неба достаёт, а потом тысячей звуков обратно возвращается. Спела про отряд, который шёл по берегу, всплакнула над умирающим бойцом из «Там вдали, за рекой», за Гайдаром, который шагает впереди, помаршировала, затянула любимую, про «отпадший» клён… И — опа! — на верхней «ля» холодок по спинному мозгу прокатился. Внутренний глухарь на току затих, прислушался. Вокруг стояла подозрительная тишина, даже птиц не слышно. Сфокусировалась чётче — одноклассники и добрая преподавательница Валентина Никитична тоже стояли, как тишина, — стеной каменной. И во все глаза смотрели на «певицу из погорелого театра» (ещё и такое прозвище от мамы пришлось носить с честью и фырканьем).
А потом вдруг! Учительница хвалить меня начала! И, что вообще непредставимо, одноклассники вслед за ней. Сказали, что могу не только «Эге-гей, сарынь на кичку!» и «Чё ты сказал?!», но ещё и пою хорошо очень.
Вот честно, хоть стой, хоть падай. А потом, представляете, они начали просить ещё что-нибудь исполнить. Так сказать, на бис. Приятно было. И отдохнули мы тогда хорошо, и пели все вместе здорово — но отвечать за это спустя время пришлось понятно кому...
Незадолго до Нового года в классе начали назначать зайчиков-белочек и прочих снежинок для утренника. Я, понятно, должна была стать красавицей — «королевишное» платье старшей сестры, расшитое голубым стеклярусом и блёстками (мама три ночи не спала!) досталось мне по наследству вкупе с кокошником, обшитым тем же самым стеклярусом. Это был, как сейчас говорят, самый модный «лук» новогоднего школьного «стайла» — и подарок за костюм от Деда Мороза уже, считай, был в кармане этого «лука»!

Самый ямщицкий цвет

Но добрая наша учительница уже приготовила для вокалистки особенный подарок. Так прямо и сказала: «Тот, кто в классе лучше всех поёт, будет ямщиком!»
Неожиданно. Глаза выпучились, мозг заработал, кулачки сжались и изо рта прям чуть пулей не вырвалось: «Чё-чё ты сказала?!» Но со взрослыми спорить сами знаете как.
Сдержав (наконец-то, раньше надо было!) язык за зубами, выслушивала, как на роль красавицы назначили нашу отличницу Галю Пинкину, которую «ямщик» с «конями» должен везти вокруг ёлки. «Кони» — школьные хулиганы Ваня Гантимуров и Саня Еркович — только ржали, красавица должна быть красавицей и всем улыбаться, а ямщик должен не просто бежать, но ещё и громко петь дореволюционную песню: «Заложу я тройку борзых тёмно-карих лошадей и помчуся в ночь морозну к красной девице своей», там ещё дальше труха про уста сахарные, поцелуи жаркие страстные и многое другое, непереводимое.
Впрочем, с текстом приговорённая к роли ямщика познакомилась чуть позже. Что какая-то старая песня! Спеть — дело десятое. А костюм-то где брать? В стеклярусном кокошнике им петь: «Гей, вы, други дорогие!»? Но родители быстро разрешили сомненья юной девы. На роль ямщицких штанов выбраны были штаны с начёсом. И ничего, что они цветом напоминали засохшее коровье нечто. «Самый ямщицкий цвет!» — безапелляционно сказала мама. Дополнили костюм рубашка-вышиванка пятьдесят последнего размера, взятая напрокат у соседки тёти Шуры, — так понимаю, это была её месть за сворованные мною летом подсолнухи и горох.
Миленько получилось — рубаху повязали красным шарфом, якобы пояс, длина её скрыла цвет штанов, да и вообще всё скрыла, до валенок. Ну ямщики же в валенках ездят, в чём ещё-то? Спор возник только по поводу ямщицкого головного убора. Папа предлагал обвить свою шляпу красной мишурой в цвет узора на рубашке, эстет какой! Мама горой встала за его солдатскую шапку — в ней, мол, ямщик не замёрзнет, а в шляпах цыгане шумною толпою ходят, детей воруют. Было понятно, что образ не вытанцовывается, но что за дело до этого угодившему в пустую бочку мышонку. Пищи — не пищи, конец один. Учила слова «Ночь была тиха и ясна, ямщик тройку осадил. С поцелуем жарким-страстным в сани деву посадил», борясь с ужасом, представив (станется с этих учителей!), как жарко-страстно целую отличницу Пинкину. Уж лучше коня!
Остановились на шапке — она была большая и легче прятала под собой мышиную косичку ямщика...

Готовность номер «Ой, всё!»

И вот наступил он, этот день! Нарядные школьники и учителя выстроились вокруг ёлки, поводили хоровод, спели песни, поорали Снегурочку, зажгли ёлку, дождались Деда Мороза, который тоже там что-то начал куролесить.
Мы с конями стояли в школьной раздевалке. Признаюсь, не очень-то тянуло наше трио на гвоздь вечера, хоть кони и продолжали ржать, спрашивая ямщика, пил ли он сырые яйца перед звёздным часом? Красавицу Пинкину нужно было забрать из толпы, растолкав людей конями.
Наконец, нам дали отмашку, и со свистом и криком «Эге-гей!» (орали застоявшиеся кони) мы вырвались на просторы вселенн… школьного спортзала. А там толпа! Дед Мороз! Директор школы! Замерли и смотрят! Надо бы петь начинать, но даже дыхание в зобу спёрло. Эх, ничего тогда люди не знали по рэп! Мой разухабистый речитатив про тройку борзых отвечал всем его требованиям, кони двигались в такт и ржали. Дед Мороз, прикрывшись рукавом, ржал тоже. Подсечкой уложив обретённую в толпе красавицу Пинкину в сани, на глазах изумлённой публики сделали круг по залу и спрятались в раздевалке. Шум, гром, смех. Поняв, что номер безвозвратно провален (да так ему и надо, и идите вы подальше со своими подарками!), накинула сверху шубейку и побежала от стыда подальше.

Там, в степи глухой...

Было у меня такое место от стыда прятаться. В глубоком овраге, где снег сверху превращался в твёрдый наст. Мы рыли под ним целые дворцы и залы с кротовыми переходами. Туда-то и нырнул недоделанный ямщик.
И, скрытый от людских глаз, совершенно по-девчоночьи разревелся. Поревел, поревел — да и запел. Сначала «Ой, мороз, мороз». Пелось хорошо, свободно, голос звенел, и акустика в ледяной пещере оказалась продуманной — это вам не спортзал!
Ну а потом, по классике, ниоткуда возникла очередная ­«ямщиковая» песня «Степь да степь кругом, путь далёк лежит, там, в степи глухой, замерзал ямщик». Стало так хорошо, светло на душе, ямщик этот, товарищ мой, как живой представился, и голос вдруг стал сильным, как у индийского слона: «Ты, товарищ мооооой, не попооомни зла, здесь, в степии глухооой, схоорони меня!» — прорыдала я и совсем уже приготовилась к лютой смерти, как наст надо мной начал рушиться в нескольких местах и папин голос облегчённо прокричал: «Здесь она, здесь!»
…Позже, между ремнём и горячим чаем с мёдом, рассказали, что наш номер был признан лучшим и даже завоевал какой-то приз, и сам Дед Мороз хотел наградить меня и передал пакет мандаринов, а кони бегали, искали ямщика, пока не заслушались идущими из-под земли звуками му, и начали тихо махать руками другим членам поисковой экспедиции, которые тоже сначала слушали. Потом прибежал папа, объяснил, что здесь не филармония, и спас меня от замерзания.
После такого творческого дебюта трудно остаться незаметной. И хоть отличница Пинкина фыркала через плечо, но кони, Ванька Гантимуров и Саша Еркович, стали лучшими друзьями, и мы часто потом ржали вместе. Но больше никогда не выступали в школьной самодеятельности...

Елена АБУМОВА