Кто бы точно объяснил мне словосочетание «нехитрая снедь». Вы как понимаете? Ну, простая. Хлеб, соль, луковица, помидорка. Лежат себе в узелке, пока ты за грибами охотишься.

А потом достал всё из торбы, расстелил тряпицу, разложил эту самую снедь и пируешь. Вкусно в лесу-то хлеб с сольцой, луком и помидоркой. И нехитро. Помидорка от тебя не убежит, да и всё остальное тоже. Между тем некоторые филологи давно намекают на то, что эту словесную конструкцию пора вывести из употребления. Типа, снедь хитрой не бывает.
Но филологи не правы — они же не кулинары, откуда им знать, что снедь бывает ещё какой хитрой, коварной даже!
...Однажды мой папа вернулся с рыбалки с большим мешком рыбы. Ну повезло, удача! В мешке были ленки, щуки, таймени (их тогда ещё никто не заносил в Красную книгу) и один громадный налим. Мама, увидев всё это изобилие, чуть из дома папу не выгнала. «Иди, говорит, неси эту рыбу туда, где взял, всё равно я её чистить не буду, у меня рук не хватит!» Но и папа вдруг заупрямился. «Не будешь?! Хорошо же! Тогда она будет жить у нас вместо домашних животных! Бассейн ей сделаю!» И не успела мама глазом моргнуть, высыпал всех рыб во врытую в землю огромную алюминиевую корчагу неизвестного происхождения. Корчага была очень большая, папа говорил, что это часть летающей тарелки, которую ему ночью подогнали инопланетяне.
Вот радости-то было! И нам, и рыбам. Рыбы плещутся, мы к ним ныряем — красота! Буханку хлеба раскрошили — через мгновение вода в корчаге снова чистая была. Не давали в реке рыбе хлебушка, голодала она там. Мама на это всё только дверью хлопнула так, что в небе загрохотало. А ночью собралась настоящая гроза с ливнем — прямо хляби небесные разверзлись.
Иначе как волшебством это не назовёшь, но тот дождь спас наших рыб. Они переползали через край корчаги, и по образовавшемуся ручью (двор у нас под уклон) под воротами соскользнули в разлившийся приток реки Балетуйки, которая унесла их, наверное, в большую Ингоду. Папа косился на маму, мама радовалась, но рано.
Из множества рыб остался только огромный налим. Он лениво зарылся в грязь под кустом смородины, и пережидал беду там — известно, что налимы двоякодышащие рыбы и некоторое время могут жить на суше. Конечно же, проверяя урон, нанесённый огороду ливнем, мама не могла пройти мимо смородины. Ну и увидела торчащую из-под куста усатую рожу.
Хорошо, что рыбы не могут говорить, хотя, наверное, он возмущался на свой лад, но мама орала так, мы даже думали, что снова гроза начнётся. Соседи собрались, папа с вилами прибежал. Прямо принц! Спас маму, хоть она ему этого налима потом всю жизнь поминала. Ну а налим что? Сам виноват!
На ужин у нас была-таки рыба с картофельным пюре. Очень-преочень вкусная. Мама сжалилась, да и налима — какая удача! — не нужно чистить, чешуи у него нет. Рыбина была огромная, потянула на три килограмма, но и семья у нас немаленькая.
С любопытством мы следили, как папа промывал налима от налипшей грязи, несколько раз натирал его крупной солью, счищал её ножом — чтобы слизь отошла. Потом промыл начисто, оставил подсохнуть, доведя до обморока всех соседских котов бандитского вида. Они предвкушали пиршество и битву — так и получилось, им досталась страшная усатая башка и внутренности, кроме печени, которую папа положил отдельно. Печень налима — деликатес, куда там какому-то фуа-гра! Потом налим был нарезан на куски и к делу приступила мама. Она ловко посолила и поперчила каждый кусок, сложила их в чашку, закрыла полотенцем и поставила в холодильник. «На полчаса!» — сказала она, отправляя нас в подпол за картошкой. Ух, как мелькали ножи, когда мы чистили этот корнеплод. Пюре в детстве, да и сейчас, одно из самых привычных и поэтому наиболее любимых блюд. Нам нужно было успеть поставить его вариться до того, пока мама начнёт жарить рыбу.
Делала она это так — насыпала в чашку картофельный крахмал, в другую — муку. В глубокой сковороде нагревалось подсолнечное масло. Сначала куски рыбы натирались крахмалом, после мама опускала их в муку. Стряхивала лишнее, и рыба — кусок за куском прыгала на сковородку. Через три-четыре минуты налимий бочок зажаривался до золотистой корочки, и мама переворачивала его на другую сторону, а потом, красивого, перекладывала на блюдо. Печень налима готовилась так же. Когда рыба была готова, она прикрыла её от жадных взглядов салфеткой и принялась готовить пюре. Пюре моей мамы было настоящей сказкой. Она кипятила молоко, добавляла в картошку его и весомый кусок масла, тщательно взбивала всё деревянной толкушкой. Сейчас я взбиваю пюре миксером — и то, кажется, не получается так, как у мамы. У неё же было просто облако нежности.
Каждому досталось по такому облаку, посыпанному мелким зелёным лучком и украшенному золотистым куском налима. Вспоминаю сейчас, и просто слюнки бегут — так это было вкусно.
Только папа тогда ел и грустил. А потом вышел за ворота, поглядел на разлившуюся Балетуйку и сказал укоризненно: «Эх ты! Столько рыбы ушло!»

Елена АБУМОВА