Сегодня мы поговорим не о значении солнца русской поэзии и не о дуэли на Чёрной речке и её причинах... Вспомним о чувствах современников поэта, друзей, переживших вместе с Александром Сергеевичем последние часы перед его уходом в вечность.

Есть в последних часах земного бытия нечто такое, что не объяснить житейскими обстоятельствами, глубоким горем и житейской же мудростью. Нечто, стоящее над всем этим... Ещё в 1835-м, за два года до смерти, Александр Сергеевич пишет стихотворение «Родрик», которое завершается такими строками: «Милосердия надеюсь: упокой меня, Творец. Но Твоя да будет воля, не моя. — Кто там идет?..» Вот-вот раскроется тайна. (Почти дословное повторение слов Спасителя в Гефсиманском саду.)
В.А. Жуковский: «Он открыл глаза и попросил мочёной морошки. Когда её принесли, то он сказал внятно: «Позовите жену, пускай она меня покормит». Она пришла, опустилась на колени у изголовья, поднесла ему ложечку-другую морошки, потом прижалась лицом к лицу его; Пушкин погладил её по голове и сказал: «Ну, ну ничего; слава Богу; все хорошо, поди». Спокойное выражение лица его и твёрдость голоса обманули бедную жену; она вышла как просиявшая от радости лицом. «Вот увидите, — сказала она доктору Спасскому, — он будет жив, он не умрёт». (Опровергая злословящих о Наталье Николаевне, убедительны слова самого Пушкина: «Душу твою люблю даже более твоего лица». — Т.П.)
«Тяжёлый летаргический сон овладел ею, — вспоминает Василий Андреевич, — и этот сон, как будто нарочно посланный свыше, миновался в ту самую минуту, когда раздалось последнее стенание за дверями. А в эту же минуту начался последний процесс жизни. Я стоял вместе с графом Виельгорским у постели его, в головах. Сбоку стоял Тургенев. Даль шепнул мне: «Отходит». Но мысли его были светлы. Изредка только полудрёмное забытьё их отуманивало. Раз он подал руку Далю и, пожимая её, проговорил: Ну подымай же меня, пойдём, да выше, выше... ну, пойдём!» Но, очнувшись, он сказал: «Мне было пригрезилось, что я с тобой лечу вверх по этим книгам и полкам: высоко... и голова закружилась». Немного погодя он опять, не раскрывая глаз, стал искать Далеву руку и, потянув её, сказал: «Ну пойдём же, пожалуйста, да вместе». Даль по просьбе его взял его под мышки и приподнял повыше; и вдруг, как будто проснувшись, он быстро раскрыл глаза, лицо его прояснилось, и он сказал: «Кончена жизнь». Даль, не расслышав, отвечал: «Да, конечно, мы тебя положили». — «Жизнь кончена!» — повторил он внятно и положительно».
В.А. Жуковский: «Тяжело дышать, давит!» — были последние слова его. В ту минуту я не сводил с него глаз и заметил, что движение груди, доселе тихое, сделалось прерывистым. Оно скоро прекратилось. Я смотрел внимательно, ждал последнего вздоха; но я его не приметил. Тишина, его объявшая, казалась мне успокоением. Все над ним молчали. Минуты через две я спросил: «Что он?» — «Кончилось», — отвечал мне Даль. Так тихо, так таинственно удалилась душа его. Мы долго стояли над ним молча, не шевелясь, не смея нарушить великого таинства смерти, которое свершилось перед нами во всей умилительной святыне своей».
В.И. Даль: «... ещё один слабый заметный вздох — и пропасть, необъятная, неизмеримая разделила живых от мёртвого. Он скончался так тихо, что предстоящие не заметили смерти его».
В.А. Жуковский: «Когда все ушли, я сел перед ним и долго один смотрел ему в лицо. Никогда на этом лице я не видал ничего подобного тому, что было на нём в эту первую минуту смерти. Голова его несколько наклонилась; руки, в которых было за несколько минут какое-то судорожное движение, были спокойно протянуты, как будто упавшие для отдыха после тяжёлого труда. Но что выражалось на его лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо! Это было не сон и не покой! Это не было выражение ума, столь прежде свойственное этому лицу; это не было также и выражение поэтическое! нет! какая-то глубокая, удивительная мысль на нём развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное глубокое, удовольствованное знание. Всматриваясь в него, мне всё хотелось у него спросить: «Что видишь, друг?» И что бы он отвечал мне, если бы мог на минуту воскреснуть? Вот минуты в жизни нашей, которые вполне достойны названия великих. В эту минуту, можно сказать, я видел самое смерть, божественно тайную, смерть без покрывала. Какую печать наложила она на лицо его и как удивительно высказала на нём и свою, и его тайну. Я уверяю тебя, что никогда на лице его не видал я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли. Она, конечно, проскакивала в нём и прежде. Но в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда всё земное отделилось от него с прикосновением смерти».

Подготовила Татьяна ПОТАПОВА