Я знаю эту дорогу наизусть. Сначала от дома, по скользким горкам и дорожкам. Потом — по обледенелому мосту над огромным оврагом, где папа едет медленно, осторожно выбирая путь, чтобы полозья случайно не провалились в щель между старыми досками.
Дальше — ровно, только иногда санки скрипят на камешках. Потом папа или быстро бежит, а подо мной звенят и блямкают рельсы, или хватает санки на руки и просто перелетает дорогу, и через несколько секунд я слышу гудок и перестук колёс проходящего поезда. «Успели!» — шепчет папа, ставит санки на землю, и мы едем дальше — до моего «леспромхозовского» садика осталась пара сотен метров.
Санки как средство передвижения
Я не знаю, сколько мне лет, но уже люблю такие морозные утра. Рано-рано, просто тёмной ночью, хотя все говорят, что уже наступил день, на полуспящую меня навздёвывают сорок одёжек, и прихожу я в себя уже в состоянии кулька, закутанного сверху на несколько рядов ещё и огромным пушистым платком. Хорошо, что оставляют свободными немного носа и глаза. А вот рот открывать и орать не рекомендуется — противный пух может прилипнуть к языку, а с другой стороны, от мамы, ещё и поджопник прилетит. Поэтому я вечность назад смирила свою гордость и тихо жду, когда в санки положат одеяло, папа закутает меня сверху его толстыми мягкими лопастями и притянет к санкам ремнём, и мы полети-и-им по дороге.
Я могу смотреть только вверх. Там так красиво — кажется, что продолжается сон. Звёзды далеко и близко, они летают, кружатся, звенят и сверкают. Большая синяя звезда — это папа, маленькая жёлтенькая рядом с ним — это я…
Так спокойно в эти мгновения. Знакомая до каждой ямочки и поворота дорога, папа, торопящийся впереди, я, накрепко примотанная к санкам, небо вверху… Счастье.
Но сегодняшнее утро немного отличается от предыдущих. На спине у папы, чтобы не занимать руки, прикреплено что-то любопытное, мешающее мне сосредоточиться. Что-то такое, что они творили вчера с мамой из марли и блёсток, мерили мне пузо длинным жёлтым «сантиметром», им же обмеряли капризную тыковку головы.
Потом стучала мамина машинка, шипел утюг. Под его шипенье я и уснула. Слышала сквозь сон, как папа сказал: «Красиво!»
Это «красиво» завёрнуто в простыню, скреплённую булавками, и, так как папа спешит сегодня сильнее, чем всегда, оно развевается на его плечах, как бурка у Чапаева, и сверкает, как звёзды. Жалко, что приходится напряжённо поднимать голову, чтобы увидеть эту красоту. Папа, чувствуя шевеление сзади, поворачивается и удивлённо поднимает брови. Чтобы смотреть на «красоту» на папиной спине, я практически выпряглась изо всех моих пеленальников, одеял и платков и уже стою торчком. «Ты что! Улетела бы вон в овраг и волки бы съели, — ворчит он, туго заматывая меня в походное снаряжение. — Лежи ровно, нам ещё переодеться нужно!»
Дальше лежу ровно. Волков я побаиваюсь. Пусть они сидят под мостом. А я в вышину буду смотреть. Там небо, звёзды…
Все стали зайцами и принцессами
В детском саду в это утро пахнет не так, как всегда. Не супом и кашей, а деревьями, как в лесу. Хвоёй, свежей смолой. Папа быстро выворачивает меня из платков, шубеек, штанов и валенок, надевает носочки и сандалики. А потом он осторожно убирает булавки с той штуки, что была прикреплена к его спине, и вытаскивает из импровизированного мешка…
…Точно, я вчера сквозь сон слышала: «Красота!» И чудо! Платье принцессы или королевны. Белоснежное, с несколькими пушистыми марлевыми юбками, которые стоят сами по себе, украшенное бисерными снежинками и перламутровыми пуговичками. Оно настолько прекрасно, что я замираю, не в силах произнести хоть какой-нибудь звук или вообще пошевелиться. Но глаза говорят за меня…
Папа улыбается. Он поднимает мои руки — сама я это сделать не в силах, и аккуратно вставляет меня в это платье. Отряхивает, одёргивает, застёгивает какие-то крючки и пуговички, поворачивает так и эдак. В зеркале вижу какую-то необыкновенно прекрасную девочку. Так-то я всегда знала, что красавица, но сегодня получила этому конкретное подтверждение. Любуюсь собой неприкрыто. Хочется подойти к зеркалу и поцеловать эту неземную красоту, но некогда — все вокруг суетятся, переодеваются — тоже во что-то красивое, но моё платье, конечно, лучше всех!
Правда, ещё я чувствую, что платье колется. Не просто колется, а очень сильно — и также понимаю, что не соглашусь снять его даже под страхом смерти.
Папа причёсывает мои «три волосинки в шесть рядов», отчего они встают дыбом и во все стороны (я считаю, это сделало меня ещё прекраснее, хотя куда уж лучше!), и облегчённо-радостно напяливает на голову корону, которую я вообще и не заметила. Господи, ещё и корона! Ну просто праздник какой-то!
А ведь и точно! Воспитательницы же твердили, что у нас праздник, Новый год! И к нам придёт Дедушка Мороз. А мы все станем Снежинками и будем для него танцевать. А потом он нам подарки подарит!
И, забыв про папу, я мчусь в свою группу. Там нарядная ёлка — большая, как в лесу. Вокруг неё носятся зайцы с ушами и хвостами и эти самые снежинки.
Дедушка Ваня и Дедушка Ленын
Вообще в то время у меня было два дедушки. Настоящий, человеческий дед Иван, отец моего папы, и другой, лысый, который важнее всех дедушек в мире, но тоже мой, потому что Дедушка Ленин.
Не Оли Сафьянниковой или Маринки Акимовой.
Ленин. Вернее, Ленын. В Забайкалье так отвечают на вопрос «Чей?». Светын, например, Маринын. А этот — Ленын. Мой, значит.
Возможно, и Дедушка Мороз тоже он? Несусь в свой красный уголок, но там всё как обычно. Ни украшений, ни подарков, всё тот же добрый взгляд сквозь прищуренные веки… На всякий случай улыбаюсь до ушей и делаю несколько танцевальных па — всё же дед, может, шоколадочку такой красивой внучке подарит.
Но нет. Молчит, смотрит по-доброму. А и ладно!
Мандарин за молчание
В это время всех снежинок и зайцев воспитатели начинают сгонять к ёлке. Там зажигаются огни, раздаётся музыка, под которую мы разучивали танец снежинок, и начинаем кружиться, махать руками, садиться на пол и изображать умирающих лебедей. Время от времени — платье колется! — я почёсываю то плечо, то спину, то другое место, и замечаю, что это делают все снежинки и даже некоторые зайцы. Накрахмаленная марля — то ещё испытание. Нежный танец снежинок становится набором произвольных движений, и Дедушка Мороз, не выдержав этого, быстренько приходит к нам из лесу с большим красным мешком и толстой тётенькой в короне.
Они водят с нами хоровод под песенку «В лесу родилась ёлочка», потом просят рассказать им стих и раздают за это конфеты. Я тоже что-то там учила, но разговаривать мне по-прежнему не хочется, поэтому я подхожу к Деду Морозу с другой стороны стульчика, на котором все желающие конфет читают стихи, и начинаю дёргать его за полу халата. Дедушка оборачивается. Глаза у него не такие добрые, как мне хотелось бы, но почему-то он понимает меня с полувзгляда. Суёт руку в большой карман, вытаскивает оттуда мандаринку и даёт мне. Кажется, он даже рад, что в группе есть девочка, которая не хочет рассказывать ему стихов. А я вообще ничего не хочу говорить. Мне так хорошо почему-то от всего, что происходит, что я боюсь потерять даже маленькую капельку того, что живёт сейчас внутри меня!
Приходит папа, и его попытка снять с меня наряд прекрасной девы проваливается тут же. Поэтому он просто делает из меня кулёк поверх него и только спрашивает: «Колется же?» Не дождавшись ответа, привязывает меня к санкам, и мы пускаемся в обратный путь.
Папа. Звёзды. Счастье
Небо закрыто, звёзд не видно, сверху сыплется снег. Закрываю глаза — и взлетаю. Я же снежинка! Танцую там, в небе, поднимаюсь всё выше. Так легко и красиво. И звёзды становятся видны. Большая синяя — это папа, маленькая рядом — это я. Мы тоже танцуем вместе, и Дед Мороз — другой, не садиковский, с добрыми глазами, и звёзды, и какие-то люди, с крыльями и без. Столько вокруг доброты и любви, и я понимаю, что таким и должно быть счастье…
…Просыпаюсь поздно утром. Рядом лежит нетронутый мешок со сладостями. На стуле, обвиснув двумя крыльями, висит чудное моё платье — снять его с меня так и не смогли, отрезали лямки и пуговицы — ну да я этого и не помню. Говорят, спала и улыбалась в сне, и не было таких сил, чтобы разбудить…
Утром и родители, и сестра задают мне всякие вопросы — я отвечаю, и мама облегчённо вздыхает: оказывается, вчера, за весь день, я не произнесла ни слова. Папа машет мне кулаком, я показываю ему язык, и мы смеёмся…
…Каждый год вот уже много лет я вспоминаю этот волшебный день как символ праздника и счастья.
Чтобы повернуть всё вспять, достаточно вечером перед наступлением Нового года сесть на скамейку в пустом парке и начать смотреть в небо. Там, высоко-высоко, видны две звезды: большая, синяя, и маленькая, жёлтая. Если вдруг мне становится так грустно, что хочется заплакать, синяя звезда становится яркой-преяркой, и лучи её гладят меня по щекам, а один, особенно хулиганистый, может и кулаком погрозить.
Я чувствую эти прикосновения. Я знаю, что мы всегда рядом.
Скрипят санки, знакомая дорога, папа впереди, Новый год на пороге. Счастье…
Елена АБУМОВА
