Форум современной журналистики «Вся Россия — 2020» для Юрия Полякова стал, по сути, ещё одной трибуной заявить о своих взглядах. А для его участников, собравшихся в Сочи, это была удивительная возможность познакомиться с писателем, публицистом, сценаристом, председателем редакционного совета «Литературной газеты» воочию. Что из этого вышло, судите сами.

О цензуре

— Когда люди говорят, что у нас в стране есть цензура, они правы, — говорит Юрий Поляков. — Только цензура эта не государственная. Она на уровне каких-то секторов, сегментов, сообществ, страт, фракций. По некой внутренней договорённости. Это корпоративная цензура, и её цели чаще всего расходятся с интересами общества и страны. Сомневаюсь, что беззубость нашего ТВ — результат давления сверху. Наоборот. Вертится даже на языке словечко «нью-застой». Я стопроцентный сторонник Путина. Я считаю, что его уход из политики в нынешней ситуации обернётся катастрофой для страны. Но когда я смотрю передачу «Москва. Кремль. Путин» и слышу ванильно-подхалимский голос за кадром, то каждый раз думаю: «Они что, специально это делают?» Нарочно настраивают народ против главы государства? Информационный «захлёб» от неискреннего верноподданичества способен испортить отношения власти с народом. Я считаю, что телевидение, дабы противостоять разрушительным силам, должно, наоборот, обостряться. Не ради нагнетания страстей, а с совершенно противоположными целями — обостряться во благо, во имя укрепления. Гласность губительна лишь в руках предателей, вроде Горбачёва и Яковлева. Знание, в самом деле, — сила. Поддерживать власть в её правильных действиях необходимо. Но не надо молчать о том, что нам не нравится. Власть должна понимать, что все её промахи и огрехи на счету, который не бесконечен…

О современном телевидении

— В 1998 году вышла в «Литературной газете» моя большая статья, она называлась «Фабрика гроз». Главная мысль там такая: формируя резкое несоответствие телевизионной картинки нашей реальности, мы готовим будущие грозы — духовные, социальные, политические. Я не специалист, но не последнюю роль в том, что сейчас происходит в Белоруссии, сыграло отличие информационной картинки от виртуальной жизни на телеэкране от того, что на самом деле происходило в белорусском обществе. Боюсь, что схожие процессы происходят и у нас — в нашем информационном пространстве: рожа крива, а в зеркале — страна-красавица. Ну, нельзя делать передачи типа «Москва. Кремль. Путин». Это засахаренное вредительство. Говорю, как трижды доверенное лицо действующего президента.
Что меня беспокоит? Внешне вроде бы острые и разнообразные позиции участников ток-шоу отражают лишь малую часть спектра мнений и настроений нашего общества. Есть закрытые темы. Например, все виды национализма, кроме украинского. Вроде как этих проблем нет. Но они же есть. И однажды уже разнесли вдребезги огромную страну под названием «СССР». Зачем повторять эту страусиную глупость? Чтобы однажды проснуться на руинах и воскликнуть: «Боже, как же так? В телевизоре этого не было!»
Меня смущает, что во всех ток-шоу мы видим одни и те же лица. Узок круг этих говорунов. Неужели во всей стране есть только 30 человек, которые могут выступать в ток-шоу, причём 15 из них — белорусы, украинцы, израильтяне и американцы. А почему «пул говорящих голов» общий для всех каналов? Это же бред! Представьте себе, что во всех театрах играет одна и та же труппа. По законам здравого смысла должна быть какая-то конкуренция между телевизионщиками. Каждый должен формировать свой неповторимый пул. У нас много умных людей, умеющих хорошо говорить, но складывается впечатление, что где-то там наверху — я даже догадываюсь где — есть определённый список тех, кто допущен в эфир. Он есть и в Америке, и в Германии, и во Франции… Вопрос в другом: почему этот список такой куцый? Если не знаете кого пригласить, посоветуйтесь с нами, подскажем. В той же «Литературной газете» масса замечательных авторов… Как бывший главный редактор, я не верю, что этот вопрос нельзя решить. Достаточно сказать менеджеру: «Если опять говорящие головы у меня на канале будут такие же, как на Первом, ищи себе работу!» Уверяю: сразу появятся новые лица…
Беспокоит и другое. После периода стабильности у людей наступает усталость от власти, от её методов правления, от её обещаний. Это закономерность. Накапливаются отрицательные социальные энергии, их надо как-то канализировать. У нас нашли самый неудачный способ: обсуждать проблемы Украины и Белоруссии. Чтобы дождаться разговора о том, что и как у нас в Отечестве, надо до трёх ночи сидеть у телевизора. Тогда, может быть, тебе расскажут про нашу странную пенсионную реформу. Но это — если повезёт. А иначе будешь слушать до рассвета про Украину, которая, кстати, повторяет все наши ошибки 1990-х. У людей складывается ощущение, что от них просто скрывают проблемы собственной страны…
Раздражает и укоренившийся новый тип телевизионного ведущего, точнее, сурового менеджера-распорядителя эфира. Кто-то едва рот откроет, а его уже одёргивают: «О чём вы говорите?! Я вам сейчас всё объясню!» Минутку, это же мнение эксперта, его для того и пригласили. Беда! Эксперту не дают даже толком высказаться. По себе знаю… Есть один популярный ведущий, который буквально страдает, если на камеру говорит ещё кто-то, кроме него.
В последнее время озаботились тем, что Запад не признаёт нашу Победу над фашизмом. А кто виноват? Вспомните, какие фильмы показывали перед 75-летием Победы. Мы сами о своей войне столько ерунды нагородили, что Западу просто достаточно повторять эту чушь за нами. А подход к юбилеям? Вот было 100-летие Александра Галича. Замечательный сценарист и бард. Никто не спорит. По всем каналам: Галич, Галич, Галич… В те же дни подоспело 100-летие одного из лучших поэтов-фронтовиков Михаила Луконина. Ни слова. Нигде. И это накануне Победы. Выходит, чтобы тебя помнили, надо быть диссидентом, а не выдающимся поэтом, который храбро воевал. А Галич, кстати, фронта избежал, хотя и был призывного возраста. Вот где необходим государственный контроль за эфиром. А его доверили странным людям, которые, по-моему, к нашей стране относятся, мягко говоря, без особой симпатии.

О том, как скреплять, а не разъединять

— В правящем слое сложилось устойчивое мнение, что не надо развивать русскую тему. Она якобы в многонациональной стране не нужна, даже опасна. А что же тогда будет цементировать многоплеменную Державу? Самый большой этнос превратится в этнический вакуум, в народ по умолчанию. Я считаю это очень серьёзной ошибкой. Как умею, пытаюсь противостоять. Уже несколькими изданиями вышла моя книга «Желание быть русским». Я её постоянно дополняю. Теперь это уже не 15 глав, как в 2018-м, а 25. Чем раньше наша власть осознает, что «русскую тему» надо не замалчивать, а, наоборот, ставить во главе повестки вкупе с проблемами других народов России, тем лучше будет для всех.
Есть ли рецепт, который позволял бы скреплять, а не разъединять Россию? Простого рецепта, конечно, нет, у сложных проблем сложные пути решения. Но среди прочих мер необходимо разрабатывать и вводить в школе новый предмет, который я бы назвал «этническая этика». Мы должны знать и учитывать при общении религиозные, этнические, культурные, исторические особенности друг друга. Но «этноэтику» должны разрабатывать специалисты.
Сейчас иметь национальность вроде как неприлично. Как сказал один из дикторов «Эхо Москвы»: «Я вообще не знаю, что такое национальный вопрос. Лично я по национальности москвич». Ну, что ж, бывает… Но если у тебя проблема с национальной самоидентификацией, это не значит, что и другие не помнят, какого они роду-племени. Помнят. Для многих она определяющая. Иных «москвичей» я потом встречал в Иерусалиме и на Брайтон-Бич. И с этим надо считаться и этим надо заниматься. А у нас этим не занимаются.
Вспоминая развал СССР, я никак не могу забыть, что многие пламенные интернационалисты оказались на поверку националистами и растащили страну на куски, на этнократические лимитрофы. Мы сейчас стоим перед той же самой опасностью, властью не осознанной и замалчиваемой в СМИ. Разработка этнической этики — одна из самых важных задач, в том числе и для журналистики.

О сохранении языка

— Сохранение национального языка для относительно небольших народов — это сверхценностная задача. И писатели здесь играют важнейшую роль. У нас литература создаётся более чем на 70 языках, а самих наречий ещё больше, как считают специалисты. В государственной политике это обстоятельство почти не учитывается. Судите сами: во время церемоний открытия и закрытия Года литературы не прозвучало ни одного имени национальных писателей. Ни классиков, ни современников. Ни одного. На месте народного поэта Дагестана, Хакасии или Калмыкии я был бы глубоко оскорблён таким отношением. Мы в «Литературной газете» тогда опубликовали президенту гневное письмо 15 народных писателей из автономий. И что вы думаете — не последовало никакой реакции. Думаю, сей факт от него просто скрыли. В многонациональной стране это серьёзная ошибка. Национальные писатели, пишущие на своих родных языках, всероссийскому читателю не известны, хотя есть среди них очень талантливые. Представляете, если бы не переводили Гамзатова, Кулиева, Айтматова… Откуда мы бы знали, что они есть? Это очень важный момент. Сравнительно недавно пришлось долго объяснять членам наградного совета министерства культуры, почему классик адыгейской литературы Машбаш имеет все основания носить звание Героя Труда.
Как-то разговаривал с моим другом, народным поэтом Татарстана по поводу сочинений Гузель Яхиной. Я ему говорю: «Книга-то слабенькая, по-русски написанная кое-как. Неужели никто в татарской литературе больше ничего не написал об этом сложном послереволюционном периоде?» «У нас, — говорит, — есть более правдивые и талантливые вещи об этом на татарском языке, но их никто не переводит, поэтому их никто не знает». И теперь получается, что есть единственная татарская писательница Гузель Яхина, автор книги «Зулейха открывает глаза». Бред!
У нас вообще с продуманной культурной политикой плохо. А с культурной межнациональной просто катастрофа. Если уж вы взяли на себя такую ответственность, как создание и сохранение многонационального государства, то обязаны сделать всё, чтобы ни один народ не чувствовал себя ущемлённым, начиная с самого многочисленного — русского. А самые чувствительные к языковым обидам писатели. Я, кстати, не раз обращался к президенту, просил вернуть в министерство культуры издательское и книжное дело, толстые журналы, ярмарки, грантовую поддержку авторов. Это же смешно, когда изящная словесность относится к министерству цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации. С какой стати?

О девяностых

— Все девяностые годы шло целенаправленное разрушение образования и вымывание из гуманитарных предметов и дисциплин всего того, что называется патриотизмом. А это и есть позитивный миф. Мобилизующий миф. Вместо него насаждалась автофобия — презрение ко всему своему. Всё ставилось с ног на голову. Советский период подавался одним сплошным ГУЛАГом. Сейчас идёт медленный процесс восстановления нормального отношения к своей стране. И, кстати говоря, «Литературная газета» ещё в нулевых одна из первых развернула дискуссию по поводу необходимости создания позитивного курса отечественной истории, который потом получил дурацкое название «Единый учебник истории». Как бы то ни было, но внятные учебники истории, наконец, появились. Но Сталин осудил «школу Покровского», а мы? У нас до сих пор на общегосударственном уровне не дана историко-политическая оценка девяностым годам и людям, возглавлявшим тогда страну. А без этого настоящего очищения не будет.

О жанровом разнообразии

— Юрий Михайлович, где проходит тонкая грань между публицистикой, журналистикой и художественным словом?
— Членения на жанры никто не отменял, но границы между ними зыбкие и подвижные. Публицистика, эссеистика — это особая статья. Я начал активно работать в этом «дискурсе» с конца 1980-х, а в 1990-е стали для меня временем публицистики. Ситуация в стране, если помните, менялась так стремительно, что сначала это вызывало надежды, далее — недоумение, потом — отчаяние. А как это всё держать в себе? Терпеть до очередного романа или пьесы? Невозможно, ведь тебя просто разрывает изнутри. На какие-то факты нужно было реагировать сразу, иначе пролетят, как курьерский поезд, и скроются из вида. И я реагировал. И реагировал так, что из-за моей статьи «Оппозиция умерла. Да здравствует оппозиция!», которая вышла в «Комсомольской правде» 6 октября 1993 года, газету даже закрывали. Это была единственная статья в открытой печати с протестом против расстрела Белого дома. Потом я вернулся к этой теме в романе «Замыслил я побег».
Для прозаика очень важно не копить в себе публицистическое брожение, потому что проза требует полифоничности, ты должен попытаться понять всех, подняться над ситуацией. Проблема многих современных романов — о 1990-х и нулевых годах — вот в чём: авторы всё то, что не сказали в публицистике, «сгружают» в беллетристику, а беллетристика не свалка. И у них герои общаются так, точно надиктовывают статьи. Даже таких гениев, как Тургенев, Толстой, Достоевский, излишняя публицистичность портит. Что же говорить о нас, малых мира сего?
Впрочем, публицистика — это тоже изящная словесность. Я насыщаю её сравнениями, метафорами, гиперболами, начиная с названий: «От империи лжи — республике вранья», «Лезгинка на Лобном месте», «Россия в откате» и так далее. Кажется, я единственный прозаик, выпустивший столько публицистических книг — полтора десятка. Все мои статьи, эссе, даже интервью не остались в подшивках газет и в архивах сайтов, я их собираю в книги, переиздаю. У меня сейчас выходит 12-томное собрание сочинений, где публицистика присутствует в нескольких томах. Скоро выйдет трёхтомник моих интервью с 1986 по 2020 год. Наша с вами беседа туда, увы, уже не попадает. Когда готовлю переиздание, перечитываю свою давнюю публицистику, с чем-то теперь не соглашаюсь. Что-то сейчас я бы сказал по-другому. Тем не менее ничего не убираю, оставляю как есть. Это уже история. Зачем морочить потомков? Я думаю, во мне прозаик и публицист друг другу помогают. Симбиоз.
Для меня совершенно очевидно, что государство должно поддерживать культуру. А телевидение и газеты — это тоже культура. Когда начинаются глупейшие разговоры про самоокупаемость, я зверею! У нас даже банки в стране на государственных дотациях. Банки! Самоокупаемость культуры — это такая же нелепость, как «самоокучиваемость» картошки. Не бывает. Грантовая форма поддержки тоже неплохая вещь. Но у этой поддержки не должно быть либерального крена, как сейчас. К тому же развелось великое множество «грантокопателей», умеющих только писать заманчивые заявки, а потом лихо отчитываться о больших казённых деньгах, потраченных чёрт знает на что.

— Вы писатель разноплановый. А что вам нравится писать больше всего?
— Вы мою разноплановость преувеличиваете. У любого состоявшегося писателя вы найдёте стихи, малую и крупную прозу, публицистику и драматургию. Это нормально. У Лескова была одна не очень удачная пьеса. А Горький, я считаю, как драматург не менее значим, чем Чехов, если не более... Ему просто не повезло (с Лениным дружил), а так он один из величайших драматургов XX века. Какой из жанров мне ближе? Многое зависит от того, о чём история, которую хочется рассказать. Есть такие сюжеты, которые просятся в драму или комедию, а другие возможно реализовать лишь в романе.
Лет десять назад Александр Ширвиндт заказал мне для своего театра комедию. А у меня, как назло, не было свежего драматургического сюжета. И я решил схитрить — воспользоваться одним из замыслов, припасённых для прозы. Фиг-то! Ничего не получилось. Всё рассыпалось. Жанр не обманешь, это не жена. Но комедию «Чемоданчик» я написал, она до сих пор идёт в театре Сатиры. Оригинальный сюжет про то, как у президента спёрли ядерный чемоданчик, пришёл в голову во время концерта певицы Ирины Шоркиной, моей хорошей знакомой.

О времени

— Нет ли у меня ощущения, что мои ранние повести «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба», «Работа над ошибками», «Апофегей» повлияли на развал Советского Союза? Есть. Но вот в чём тут сложность. Писатель никогда не может до конца просчитать (а он и не должен это делать, иначе не получится художественного произведения), как его творение может быть использовано противоборствующими силами в данной общественно-политической ситуации. Если вы думаете, что Блок, сочувствовавший эсерам, поэму «12» писал, чтобы поддержать большевиков, то глубоко ошибаетесь. Он к большевикам относился очень подозрительно. Но так получилось, что великая поэма сработала на них, хотя вся партийная критика обалдела, обнаружив Христа во главе отряда красногвардейцев.
Насколько повлияла повесть «Сто дней до приказа» на состояние советской армии? Примерно так же, как «Поединок» Куприна повлиял на состояние российской армии, которая войну с Японией всё-таки проиграла. У писателя-реалиста вообще нет намерения влиять, его задача максимально точно описать то, что он видит вокруг, не приукрашивая и не очерняя. Не думаю, что у меня вышел пасквиль. Я же не диссидент, вроде Войновича… Хотя повесть семь лет не печатали. Меня вызывали в верха и всякий раз говорили: «Ну, вы-то ещё написали деликатно, мы-то здесь знаем, насколько серьёзная ситуация в армии. Но как-то надо выходить из этого положения...»
Вот чего мы, советские писатели последнего поколения, не понимали… Нам казалось, «коммуняки» (я был членом КПСС) некоторые темы трогать не дают из-за боязни свободного слова. А на самом деле всё было куда сложнее. Просто советская система управления была устроена таким образом: если какое-то отрицательное явление попадало на страницы газет, литературного произведения, в кинематограф, власть должна была предложить обществу конкретную систему мер по «изживанию этих недостатков». А не просто вбросить весь негатив в информационное пространство — и будь что будет. Именно так зачастую себя ведёт сегодняшняя власть.
Я написал в своих первых повестях о том, что было на самом деле. Честно. Экранизации — другое дело. Фильм «ЧП районного масштаба» — это уже один из первых образчиков жёсткой антисоветской пропаганды. Я говорил об этом режиссёру Сергею Снежкину. Первоначальный отбор актёров (теперь это — кастинг) шёл по фотографиям из картотек студий. Например, у меня первый секретарь райкома партии Ковалевский — положительный персонаж. Не потому, что я «играл в соцреализм», просто те первые секретари райкомов партии, которых я знал, были хорошие, порядочные, умные люди. Помню, Снежкин показывал мне фотографии. Смотрю, актёр, выбранный на роль Ковалевского, один в один похож на Геринга. Только фуражки немецкой не хватает. Я говорю: «Серёж, ты обалдел? Это же вылитый Геринг!» Он: «Ты заметил?! Очень хорошо. А вот на этого посмотри. Правда, сволочь? Это ответорг Чесноков…»
Я понимаю, что картины, снятые по моим книгам, так или иначе были использованы в борьбе за умы и настроения советского общества. Но по-другому я написать не мог…

О литературе

— Наша литература сейчас переживает не самый лучший период. И это связано с тотальной депрофессионализацией писателей. Советским литераторам можно было предъявлять разные претензии. Некоторые были трусоваты, многие чересчур идеологизированы. Кого-то Бог обделил талантом, но все они владели литературным ремеслом в меру отпущенных им способностей и усердия, никто не опускался ниже красной линии, когда начинается густопопсовая графомания и откровенная безграмотность. Сегодня ситуация запредельная. Если вы возьмёте с полки книгу победителя «Букера», «Большой книги», «Ясной поляны», откроете на первой странице и начнёте читать, то сразу обнаружите полную профессиональную беспомощность. Графомания чистой воды. А ведь речь идёт о книгах-лауреатах.
Моё мнение: это делается специально. Зачем? Бездарь управляем. Напомню, писательское сообщество в своём большинстве ельцинских реформ не приняло. Писатели разделились на две неравные группы: на тех, кто был «против» — большинство, и на тех, кто «за» шоковые реформы — меньшинство. Меньшинство решили усилить за счёт призыва «прогрессивной литературной молодёжи» — независимо от таланта, главное — правильные политические взгляды. Занималась этим, к сожалению, государственная структура — Роспечать. Двадцать лет ею руководили выходцы из избирательного штаба Ельцина… Именно на это были сориентированы премиальные фонды. И получалось так, что никому не ведомый автор получал престижную премию, после чего его начинали раскручивать, как новое «дарование», через СМИ. А если вы придёте в магазин и спросите, сколько у вас продано книг лауреата «Национального бестселлера» за год, вам скажут: «Три экземпляра». Это не значит, что среди «призывников» не было способных людей, но процесс ученичества, приобщения к ремеслу довольно долгий. А зачем учиться, если ты уже лауреат? Но если слава приходит к писателю раньше, чем мастерство, то мастерство к нему не приходит уже никогда.

О кино

— Какие впечатления оставляет российское кино? Разные. Есть хорошее кино, есть середняк, есть совсем слабенькие картины. Беда в том, что слишком часто государственную поддержку получают фильмы, в которых чувствуется равнодушие, а то и неприязнь к своей стране. Скажете, выделяя деньги, они ещё не знают, каким окажется конечный результат. По моим книгам снято более десяти картин, уверяю вас как профессионал: на этапе сценария уже всё понятно. А вот зачем навязывается надуманный негатив — это вопрос не ко мне, а к ФСБ. ФБР такого в своей стране не допускает.
Несколько лет назад был грандиозный скандал. К 200-летию победы над французами сняли фильм «Ржевский против Наполеона». Бонапарта играл нынешний президент Украины Зеленский. Невозможно смотреть — бред сивой кобылы. И «Василиса Кожина» тоже из того же разряда картина. И как это называется? К 200-летию сакральной победы сняли два фильма-поношения. Не приношения, а именно поношения. И никаких не последовало выводов. Никто не ответил. А спрашивать нужно было с министерства культуры и Фонда кино, который до недавнего времени возглавлял очень странный персонаж, раньше руливший финансовыми потоками в «Аэрофлоте». Когда я, став председателем Общественного совета минкульта, решил с ним познакомиться, он посмотрел на меня с недоумением: «Поляков? Писатель? А что вы пишете?» Ну какое кино с такими кадрами?
Рад, что бывают исключения. Например, фильмы, которые продюсирует Шахназаров — мой давний товарищ, — это хорошее кино. Например, «Дорога на Берлин» — новая экранизация знаменитой повести Казакевича «Двое в степи».

О Хакасии

— Юрий Михайлович, насколько я знаю, вы бывали в Хакасии.
— В Хакасии я был однажды, летом 1980 года. Очень давно. Дело было так. В Свердловске проводили всесоюзную конференцию молодых писателей, что-то там про образ молодого современника в многонациональной литературе. Среди прочих мероприятий состоялась и встреча с тогдашним первым секретарём обкома Ельциным, который произвёл на всех чудовищное впечатление — какой-то номенклатурный Угрюм-Бурчеев. Если бы мне тогда сказали, что передо мной будущий президент «Свободной России», я бы упал со стула.
Далее, по замыслу организаторов, молодые литераторы должны были разлететься во все концы СССР по комсомольским путёвкам в поисках героев для своих новых сочинений. А я как раз собирал материалы к диссертации о поэте-фронтовике Георгии Суворове, чья довоенная жизнь была связана с Сибирью. В моей путёвке значился маршрут: Свердловск — Красноярск — Абакан — Москва.
В Абакане я побывал в педагогическом институте, где учился мой герой, там тогда существовал небольшой музей Суворова. Если мне память не изменяет, заходил я и в «Советскую Хакасию», меня интересовали довоенные подшивки вашей газеты, где могли быть напечатаны стихи моего героя — в ту пору студента педтехникума, а потом и учителя школы села Бондарево (Иудино) Бейского района. Во всяком случае однокурсник Суворова хакасский писатель Николай Доможаков вспоминал, что Георгий много писал в ту пору и стучался в редакции.
Об этой поездке я потом написал книжку «Между двумя морями» (вышла в 1983 году). Честно говоря, сегодня, через сорок лет, я смутно помню тогдашний Абакан, но один эпизод почему-то зацепился. Выхожу утром из гостиницы и вижу толпы мужиков, которые куда-то бегут с банками и бидонами. Я, воспитанный на советском дефиците, устремился на всякий случай за ними и оказался на широкой немощёной площади. В центре стояла бочка с надписью «Пиво», которую, словно гигантский удав, в три кольца обвивала очередь, состоявшая исключительно из мужчин. Я встал в хвост, но пиво закончилось, когда я был на полпути к заветной кружке.
С удовольствием побывал бы в современном Абакане. Кстати, я знаю, что вашей газете в этом году исполняется 90 лет. Поздравляю! Советской версии «Литературной газеты» 90 лет исполнилось в прошлом году.

О том, как закалялся писатель

— Юрий Михайлович, я вот на днях побывал в музее Николая Островского, который написал роман «Как закалялась сталь». А вы вот сейчас с высоты своего возраста можете сказать, как закалялся человек и писатель Юрий Поляков?
— В начале нулевых, кстати, «Литературная газета» поддержала этот музей, когда его хотели выселить с Тверской улицы...
Как я закалялся? Как любой нормальный советский мальчик из очень простой рабочей семьи. Я не имел никаких стартовых преференций. Никаких родственных связей. Весь лифт социальный прошёл своими ногами: школа, комсомол, институт, служба в армии, работа в школе, потом в газете, заочная аспирантура…

— Но вы же в какой-то момент поняли, что хотите писать. И не просто писать, а стать писателем.
— Тяга к словесному творчеству у меня проявилась рано, а советская власть давала все возможности для профессионального развития. Литобъединения тогда были на каждом шагу — заходи и учись! Я прошёл все ступеньки, участвовал в семинарах и совещаниях молодых писателей. Там получил добро на издание первой книжки в «Молодой гвардии». Предисловие написал замечательный лирик Владимир Соколов. Помогло мне, конечно, филологическое образование. После того, как Андрей Дементьев опубликовал в «Юности» мои первые повести «ЧП районного масштаба» (в 1985 году), «Работа над ошибками» (в 1986-м), «Сто дней до приказа» (в 1987 году), я стал достаточно известным автором, смог зарабатывать литературным трудом, что и делал.
Стать главным редактором «Литературной газеты» меня долго уговаривали. На первое предложение в 2000 году я ответил отказом: «Зачем мне это нужно? — думал я. — Живу себе спокойно, пишу книжки, нормально зарабатываю. Теперь я должен всё бросить и вытаскивать газету, которую из-за либерального экстремизма довели до того, что тираж упал до пяти тысяч?» Но в 2001 году я всё-таки согласился… Та наглая необъективность, с которой тогдашние культурологические издания освещали процесс, меня приводила в бешенство. Свиридова, Распутина, Белова, Кожинова, Юрия Кузнецова, Розова, Шафаревича, да и вообще всего русского для них не существовало…

— И как вы, будучи уже редактором, ещё и книги успевали писать?
— Первые четыре года, конечно, было не до книг, газету приводили в порядок: меняли команду, направление, наращивали тираж, возвращая читателей, разбежавшихся от либерального полубреда «послечаковской» «Литературки». К 2005 году вышли на самоокупаемость. В 2008 — 2009 годах реальный тираж достиг пика — перевалил за 100 тысяч. Мы стали самым массовым культурологическим изданием страны. У тогдашней газеты «Культура», для сравнения, было 25 тысяч.
В 2005 году вышел мой роман «Грибной царь». Предыдущий — «Замыслил я побег…» увидел свет в 1999-м. Вот и считайте, во сколько обходится прозаику кресло главного редактора. Обычно я пишу в первой половине дня, если накануне не переусердствовал на дружеской пирушке. Так было и в ту пору, когда удалось отладить работу «Литературной газеты». Планёрки проводил после обеда. К этому времени я уже три-четыре часа успевал поработать за письменным столом. Вполне достаточно для интенсивной работы. После планёрки занимался газетой, ходил на заседания, в театры, на концерты — люблю классическую музыку. Так что я всё успевал… У меня сложилась хорошая команда. Помогали заместители, имевшие большой журналистский опыт: Игорь Серков и Леонид Колпаков. Даже если я куда-то уезжал, а я много ездил, особенно по России, — всё равно за всем следил по Интернету.
Почему ушёл из газеты? Устал. Тяжёлая работа. И сам подал заявление. 16 лет на посту — огромный срок. Я — 33-й главный редактор «Литературной газеты». Так вот, дольше меня проработал только Александр Борисович Чаковский — 25 лет. Но ему не приходилось искать денег на газету, а я после кризиса, когда вся бумажная пресса просела и вообще пошла на убыль, только этим и занимался. Кстати, изначально я договаривался на пять лет, а проработал главным редактором 16. Мне уже трудно стало писать и газетой заниматься. Да и кремлёвские либералы, контролирующие информационное пространство, от меня устали, особенно после статьи «Мумификация позора» — о Ельцин-центре в Екатеринбурге. В общем, звёзды сошлись, да и сочетать редакторскую работу с творчеством год от года становилось труднее. Талант не стареет, но устаёт…
Снова оказавшись «на вольных хлебах», я вздохнул полной грудью. Омрачает лишь то обстоятельство, что я крепко ошибся с преемником, оказавшимся самолюбивым приспособленцем. Ну да что теперь говорить… Жизнь кипит. Организовал Национальную ассоциацию драматургов (НАД). Работаю каждый день. Написал новый роман «Весёлая жизнь, или Секс в СССР» (вышел в 2018 году), большое эссе «Желание быть русским» (тоже в 2018-м), драму «В ожидании сердца», её сейчас приняли к постановке несколько театров. Кстати, неоднократно посылал свои новые пьесы в ваш Русский театр имени Лермонтова: ни ответа, ни привета. У вас там что, «золотомасочники» окопались? Сейчас пишу новую пьесу, начал смешной роман о нравах телевизионной тусовки, которую хорошо знаю. Не первый год работаю над циклом повестей и рассказов о советском детстве. Сейчас, конкретно, описываю жизнь в пионерском лагере «Дружба», близ станции Востряково, что рядом с Домодедово. Меня раздражают иные мои коллеги, вроде Улицкой… Читаешь их мрачные фантазии и складывается впечатление, будто весь Советский Союз, Политбюро, КГБ существовали исключительно для того, чтобы отравить детство девочке из хорошей академической семьи — Людочке Улицкой. Как не стыдно! Я бы и сейчас с удовольствием в тот лагерь «Дружба» отправился.

— Юрий Михайлович, скажите, а в наше время молодой автор Поляков мог состояться как писатель?
— В советские годы любой уважающий себя редактор занимался поиском талантливой молодёжи и был горд, если ему удавалось найти новый талант и напечатать «непроходную» вещь на острую тему. Андрей Дементьев всегда говорил, что именно «Юность» открыла и «пробила» прозаика Полякова, ведь «Сто дней до приказа» пролежали в редакционном портфеле почти семь лет, «ЧП районного масштаба» — четыре года. Когда повесть наконец вышла в журнале, все считали это своей победой: и Дементьев, и ЦК комсомола, и ЦК партии, и даже… цензура. Такие были времена!
Думаю, сегодня мой путь к известности был бы гораздо сложнее и извилистее. Во-первых, у меня проблема с «пятым пунктом»: я — русский прежде всего по миропониманию. Сегодня это не модно. Во-вторых, я писатель с отчётливо выраженным патриотическим уклоном, этого не скрываю, наоборот. А сейчас искренний патриотизм не приветствуется. Бюджетный патриотизм — другое дело. Бюджетных прилипал множество. Зарабатывая на патриотизме, они его одновременно дезавуируют. Классический пример — менеджер Бояков, уничтоживший МХАТ имени Горького.

— А откуда это идёт?
— У нас в культуре сохранили своё серьёзное влияние либералы ельцинского призыва. Они, по-моему, тщательно за казённые средства готовят культурное пространство к «транзиту власти». Ох, и хлебнём мы ещё с этими бюджетными патриотами и скороспелыми неофитами от Православия…
Но вернёмся к вашему вопросу. Думаю, я бы и сегодня пробился, нашёл своих издателей. Моя проза интересна читателям сама по себе, без подсказок критиков и премиальных жюри. К тому же я тщательно работаю над словом, это сейчас вроде бы не ценится, но на читабельность влияет, конечно. Читатели иногда не могут объяснить свой выбор, но качество они чувствуют. Взгляните редакторским глазом на уровень «букеровской» прозы, это же детский сад.

— Уровень школы редакторов упал или авторов?
— Всё взаимосвязано. Есть авторы, от которых требуется лишь имя, а пишут за них другие. Я давно придумал этому явлению название: ПИПы — персонифицированные издательские проекты. Но вот если автор может писать, ему никто не говорит: работай над стилем, убирай фигню, выстраивай сюжет и приходи через полгода с нормальным текстом. Ему говорят: «Всё нормально». Зачем же он будет стараться? Есть, конечно, перфекционисты вроде меня, которые сами себя контролируют и школят (у меня меньше десяти редакций не бывает), но нас таких единицы. Большинство авторов нужно доводить «до кондиции», как это и бывало в советские годы. А теперь? Беда! Выбирают кусок из современного автора для «тотального диктанта» (идиотское, кстати, название!), а в тексте ошибки. Так и диктуют на всю страну, олухи!

— На каких авторах вы выросли?
— Прежде всего это отечественная классика. И западная тоже оказала на меня влияние. Я читал очень много, как большинство пытливых советских мальчишек. Среди моих любимцев был и Шолохов, и Булгаков, и Паустовский, и Чехов, и Золя, и Голсуорси, и Моэм, и Франс, и Маркес... На меня как на будущего драматурга большое влияние оказали Оскар Уайльд и Бернард Шоу, которых я прочитал буквально от корки до корки. Не говоря уже о советской и русской драматургии.

— Запрещённая литература входила в список ваших предпочтений?
— Конечно. Я учился в институте и хорошо помню, как по рукам ходили самиздат и тамиздат. Солженицына впервые прочёл в ксероксе и удивился, насколько неуклюж по стилю. «Метрополь» читал в рукописи, будучи сотрудником многотиражки «Московский литератор». Этот бесцензурный альманах поразил меня своей художественной неравноценностью. Были шедевры, тот же «Маленький гигант большого секса» Искандера, а некоторые тексты невозможно было читать — занудная невнятица. Ерофеев и Попов никакого впечатления не произвели. Ну мат, ну крик за стенкой: «Я кончаю!» Ладно, кончил, а дальше что? Запретный плод не всегда сладок. Чаще всего он ещё и незрел.

— Вы в своих интервью ругали многих авторов, получивших престижные премии…
— Не ругал. Ругают нашкодивших детей. А это вполне осознанные графоманы. Я просто говорил и говорю: нельзя давать за сырые и полуграмотные тексты премии. У нас есть отличные авторы. В моём поколении это Вера Галактионова, Владислав Артёмов, Юрий Козлов, Сергей Алексеев… Но вы их имена даже в длинных списках не найдёте. Вот такой противоестественный отбор.

— А как вам Алексей Иванов?
— Если вы дочитаете до конца «Пищеблок», я вам бутылку поставлю. Кстати, если вы внимательно прочтёте «Географ глобус пропил», то обратите внимание: сюжет там просто до смешного совпадает с моей давней повестью «Работа над ошибками». Это не я заметил, а литературоведы. И вообще, не люблю я прозу со спущенными чулками. Вот не люблю и всё.

— Роман Сенчин тоже не ваш автор?
— Скучен и мрачен. Мало художественных деталей. Язык бедный. Эдакий Леонид Андреев после обширного инсульта. Не моё.

— Если говорить о драматургии — как вам Ярослава Пулинович?
— Никак. Я вообще к «новой драме» отношусь скептически. Всё это какие-то пластмассовые цветы зла. Их можно поставить на сцене, но сколько они продержатся в репертуаре? Полсезона? В зале на сорок мест? В том поколении была талантливая девушка, которая погибла во время взрыва в Домодедово, — Анна Яблонская. Я видел спектакль по её пьесе «Язычники» в театре имени Ермоловой. Очень неплохо!

— А Николай Коляда?
— Не смешите. Коляда — это насквозь придуманная фигура.

— Человек руководит частным театром и довольно успешно. Столько лет держит коллектив, сформировал своего зрителя.
— И что? Как говорила моя бабушка: «Всякая гадость найдёт свою пакость». Я видел его спектакли, прочитал пьесы Коляды. Всё это — плутоватая самодеятельность. А сколько средств вбухивает в этот «частный театр» казна, я знаю, как бывший председатель Общественного совета минкульта.
Возможно, я и обостряю мои оценки Сенчина, Иванова, Пулинович, Коляды, но делаю это сознательно, хотя мог бы отделаться дежурными фразами типа: «любопытно», «имеет право на существование» и так далее. Конечно, и у них есть свой читатель и зритель, но все они при этом откровенно и агрессивно навязываются публике. Иногда вопреки очевидному. А потом в «Литературную газету» приходят письма: «Дорогая редакция, прочла новый роман имярека. Бред какой-то, а критики уверяют, что он гений! Наверное, я ничего не понимаю в литературе…» Вот для таких читателей я и обостряю: не волнуйтесь, всё вы правильно понимаете, не нравится — выбросите в корзину…
Между тем, есть замечательный драматург моего поколения… Это Владимир Малягин. А вы про него, небось, даже и не слышали, хотя, прочитав хотя бы одну пьесу или инсценировку Малягина, вы Коляду даже в руки потом не возьмёте, настолько очевидна при сравнении разница в даре и мастерстве… Но в том-то и дело, что читателю-зрителю даже не дают возможности сравнить. Наши оппоненты не понимают, что такое конкуренция качества в искусстве, они борются с нами замалчиванием и прямыми запретами. Например, когда Бояков захватил МХАТ имени Горького, у меня там шли на аншлагах три пьесы. «Контрольный выстрел» в постановке Говорухина шёл с 2001 (!) года. Вторая вещь в постановке Дорониной «Как боги». И третья — плод совместных усилий Валентина Клементьева и Михаила Кабанова. «Особняк на Рублёвке». Зритель все три спектакля обожал. Что сделала новая команда, пришедшая в театр? Они просто сняли все три спектакля. Почему? Да потому что я давний, как говорится, идейно-художественный оппонент Боякова и Прилепина. Вот и вся недолга. Поэтому те беспомощные спектакли на современную тему, которые предложила зрителям «новая команда» , сравнить теперь не с чем… Был замечательный нормативный русский театр, а теперь… Я противник нецензурной брани на страницах прессы.

— Какие качества вы цените в человеке?
— Благородство, порядочность, чувство благодарности. Неблагодарный человек — это потенциальный предатель. В последние годы я убеждался в этом неоднократно…

Александр ДУБРОВИН
Краснодарский край