В истории семьи казака станицы Монок А.И. Байкалова были крутые повороты. О коллизиях, случившихся с ней в предвоенные годы, оставил воспоминания младший сын атамана — Иван-второй Ананьевич Байкалов, участник Великой Отечественной войны.
Прошло несколько лет после октябрьского переворота 1917 года, и середняцкое по всем показателям отцовское хозяйство было объявлено членами местного комбеда «кулацким». Он тут же получил новое «твёрдое задание» от работников сельсовета, согласно которому должен был в течение короткого времени сдать дополнительное количество зерна, масла, овечьей шерсти, шкур КРС... Естественно, завышенные объёмы сельхозпродукции отцу взять было просто негде. Похоже, этого только и ждали активисты сельсовета. Его тут же объявили «саботажником». Дальше — больше. Отца, которому в тот момент шёл 61-й год, лишили избирательных прав, затем он был арестован и препровожден в минусинскую тюрьму. В мае 1930 года его вместе с ещё полутора десятком местных казаков (крепких домохозяев) “тройка” ПП ОГПУ Западно-Сибирского края приговорила к ссылке. Отец отбывал её в маленьком посёлке в Туруханском крае.
...Тучи сгущались и над нами. Председатель сельсовета запретил детям из семей репрессированных ходить на занятия в школу. А позже вышло и постановление РИКа, которым запрещалось «лишенцам» посещать лавку потребкооперации (магазин) и приобретать там керосин, соль, сахар... Однако и эти ограничения были не последними. Семьи раскулаченных изгонялись активистами сельсовета и комбеда из своего жилья. Дома отбирались и описывались в счёт погашения долгов. Обездоленные были вынуждены жить где придётся: в соседских амбарах, банях, ригах…
В апреле 1931 года из села выслали нашу семью: маму Феоктисту Марковну (урождённую Сипкину) и малолетних детей — меня и моих братьев Василия и Михаила. Вот как это произошло: секретарь сельсовета вручил маме постановление, в котором было указано в ближайшие 48 часов покинуть место жительства и отправиться на пункт сбора раскулаченных в райцентре. С собой разрешили взять только по паре чистого белья и немного продуктов. Большой крестовый дом, добротные надворные постройки, весь домашний скот, лошади и сельхозинвентарь, а также семейный земельный надел в одночасье стали имуществом сельсовета.
Лишь на четвёртые сутки мы добрались на конной повозке в составе большого обоза таких же раскулаченных до товарной станции Абакан. Именно здесь семьи распределялись согласно разнарядке УНКВД в места ссылки. После того, как железнодорожный состав был сформирован, под неусыпным вниманием милиционеров начался наш нелёгкий путь в неизвестность. Среди ссыльных был разный люд. Ехали древние старики и люди среднего возраста, встречались и совсем молодые, немало и ребятни, ведь семьи были в большинстве своём многодетные. Состав двигался очень медленно, поэтому во время стоянки на станциях могли раздобыть кипяток или выменять у местных жителей небольшое количество еды, ведь собственные запасы закончились в два-три дня.
Примерно через две недели состав дотащился до Томска. Затем под охраной милиции колонна спецконтингента была приведена на речную пристань: здесь людей грузили на баржи, которые тянул по реке маломощный буксир. Наша семья в числе других попала в посёлок Центрогарь, что располагался на севере Тегультетского района Томской области. Через несколько дней пути баржу причалили к берегу прямо в тайге. Здесь и надлежало отбывать ссылку. В глухой тайге был образован целый ряд лесопунктов одного из леспромхозов, который и должен был поставлять государству лес, добытый трудами раскулаченных. Место это наводило жуть: вокруг сплошная многокилометровая гарь, которой не было видно ни конца ни края...
Все мужики и молодые женщины были разделены на лесозаготовительные бригады. Одни стали валить лес-горельник, а другие в срочном порядке приступили к рытью землянок — суровая зима была не за горами. Мы делили сырую землянку с семьёй из Очур. Хорошо помню, первая зима на новом месте выдалась очень тяжёлой, стояли сильные холода. Мы голодали, не было никакой медицинской помощи. Многие — в первую очередь младенцы — умерли от голода и холода в ту зиму.
Всё взрослое население посёлка должно было ежедневно выходить на работу по строительству дороги для вывозки леса и на его заготовку. Кроме того, люди самостоятельно пытались раскорчёвывать небольшие делянки от кустарника и корней деревьев, чтобы завести огороды и хотя бы немного улучшить своё питание. Дети до 12 лет к работе в леспромхозе не привлекались, но должны были заготавливать сухие дрова, собирать в лесу сосновую смолу — живицу, съедобные коренья, грибы, ягоды и кедровый орех.
Весной следующего, 1933 года к нам из туруханской ссылки приехал отец. Оказалось, что всё это время он добивался от властей, чтобы ему позволили воссоединиться с семьёй. Однако радость встречи с отцом была недолгой. Месяцы ареста и содержание под стражей в минусинской тюрьме, плохое питание и незаслуженное наказание (только представьте себе страшную формулировку «вечное поселение») превратили его в тяжелобольного старика, жить которому оставалось не более полугода. Тогда мы этого ещё не знали.
В моей детской памяти навсегда сохранились воспоминания мамы, которые я пронёс через всю жизнь. Ещё при царской власти, являясь родовым казаком Енисейской губернии, отец практически ежегодно призывался на военные сборы, которые проводились в казачьей станице Каратузской Минусинского уезда. Во время сборов мама и навестила отца: “Вот отец красиво и лихо выполняет различные упражнения в седле — джигитовку. Он галопом мчится по плацу и ловко встаёт на спину своего коня… Вот он снова в седле, и на полном скаку направо и налево “рубит лозу”… Опять на полном галопе мчится на коне и поднимает с земли мой носовой платок…” Говорила ещё, что за хорошую джигитовку и отличную стрельбу отцу вручили какой-то ценный приз: то ли ручные часы, то ли серебряный портсигар. Крепко запали в мою детскую голову рассказы мамы об отце, и я решил тогда для себя: вырасту — стану таким же лихим казаком, каким был мой
отец!
После смерти отца положение нашей семьи стало почти безвыходным. В одиночку маме приходилось содержать, кормить и обстирывать всех нас. Конечно, мы старались помогать ей, чем только могли. Не скрою, чтобы поесть хотя бы раз-два в сутки, мне приходилось ходить по окрестным селениям, расположенным в 20 — 25 километрах от нашего лесозаготовительного пункта, и просить у местных жителей милостыню. Навсегда в моей памяти остались куплеты, которые мы исполняли на пару с моим соседом по землянке Генкой Субботенко: «Зять на тёще капусту возил, молодую жену он в пристяжке водил. Ну-ка, ну-ка, тёща моя. Тпру! Стой, стой, молодая жена». За исполнение частушек сердобольные старушки давали нам с Генкой чего-нибудь поесть.
Мой брат Василий добывал хлеб насущный по-иному. Смышлёный малый мог починить часы, примусы, керосиновые лампы... При этом он «вращался» среди разных людей, слышал их разговоры и однажды с мамой поделился тем, что узнал. Рассказал, что на соседних участках леспромхоза есть случаи побегов ссыльнопоселенцев на волю. При этом, говорил Василий, у комендатуры нет никаких технических возможностей и средств для розыска и поимки бежавших, поэтому «пропажа» списывается на медведей, волков, которых и вправду было в тех местах великое множество. Видимо, администрация рассуждала примерно так: задрал дикий зверь в тайге ссыльнопоселенца, ну и бог (чёрт) с ним, весной по реке новых привезут.
Понимая, что следующую зиму в ссылке нам вряд ли удастся пережить, мы стали лихорадочно искать выход из положения. И от безысходности у нас созрел дерзкий план побега. Стали сообща готовиться к нему. Мама пекла хлеб и сушила сухари, также заготовили сушёное мясо марала, которого мужики добыли на охоте. Первым из ссылки «в бега» ушёл старший Василий, за ним — средний брат Михаил. Последнему сильно не повезло: на одном из переходов он провалился под лёд и тяжело заболел. Лекарств не достать — он умер в одном из посёлков по дороге на волю. А через некоторое время из опостылевшей ссылки ушли и мы с мамой. Пешком с огромными трудностями нам удалось добраться до Ачинска. Там купили билеты на поезд до Абакана. А потом, обходя населённые пункты, через две недели нелёгкого пути по Койбальской степи добрались до своего Большого Монока. Однако оставаться там жить было небезопасно. Переночевав всего одну ночь, мы тайгой ушли в соседнюю казачью станицу, а ныне село Арбаты Таштыпского района, где у мамы жили дальние родственники. Они и приютили нас.
Нам срочно пришлось придумывать новую биографию. С трудом мама устроилась разнорабочей в Арбатский леспромхоз. Побег из ссылки не прошёл для неё, пожилой женщины, бесследно. Вскоре она слегла. Через некоторое время её не стало. Я остался один. Совсем пропасть не дали мне добрые люди — жители Арбатов. Кто-то из них сообщил письмом моим старшим сёстрам о смерти мамы.
(Да, справедливости ради, отмечу, что мой старший брат Александр и сёстры Мария и Аграфена под раскулачивание не попали. Они к тому времени жили самостоятельно, своими семьями.)
Через пару недель в Арбаты на конной повозке приехала за мной Мария. Сестра была замужем за военфельдшером из местной погранкомендатуры Петром Юферовым, они проживали в Ермаковском Красноярского края. Так я попал в новую семью, которая приняла меня как родного. Вновь пошёл учиться в школу. Мечтая стать морским офицером, старался хорошо учиться, занимался спортом, а ещё помогал своим родным по дому и огороду. Но моим планам не суждено было сбыться — 22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война, которая круто изменила судьбу миллионов моих сверстников. Те, кто подходил по возрасту и здоровью, в первые же дни войны пошли защищать Родину, которая прежде относилась к нам, детям репрессированных, как мачеха.
Воспоминания записал
Сергей БАЙКАЛОВ
(публикуется с незначительными сокращениями)
