22 июня 1941 года. День, когда началась Великая Отечественная, навсегда изменил жизнь и судьбы миллионов советских людей. И поныне каждая семья, которой коснулась война своим огненным крылом, чтит память предков. Вот и в семье сотрудницы Управления Росреестра по Хакасии Марии Федяевой бережно хранят всё, что связано с именами её дедушки и бабушки — Ивана Архиповича и Валентины Васильевны. Их история, как и собственно фотография, можно сказать, фамильные реликвии.

Если бы Иван Архипович Музалёв сошёл с фотографии 50-летней давности и прошёлся по селу Рощинскому, что в Курагинском районе, на него бы засмотрелись. Хорош собой был колхозный механик! Под стать ему и жена Валентина Васильевна Кошкарева. Видная была пара, дружная и счастливая. А познакомились они ближе к посевной. Она кашеварила, а он с техникой в поле возился. Одному командированному шофёру из Артёмовска кто-то из местных балагуров взял и сунул папироску в суп. Ох и разошёлся шофёр. Повариха взялась оправдываться, что знать не знает, чья это злополучная папироска. Тут и заступился за неё Иван Музалёв, не дал в обиду деревенскую девчонку. И пробежала между ними искра симпатии. Стали дружить, потом поженились. За шесть лет совместной жизни нажили двух детей, а печать в паспорте так и не успели поставить, все недосуг было, да и не придавали этой детали особого значения в те времена.
25 июня 1941 года в последний раз обнял Музалёв своих жену, сына и дочь и уехал на фронт. «Что бы ни было, только замуж не выходи», — попросил он Валентину на прощание. А 8 июля получила она письмо мужа из-под Смоленска. Писал он об ожесточённых боях. «Жив буду, напишу», — заканчивал он своё письмо. Но больше не написал и как в воду канул. Не вернулся вместе с ним и односельчанин Таранец. Но прибыли с фронта раненые Ремезов и Левадный. «Не жди, не вернётся, — сказали они Валентине Васильевне. — Попали они в страшное пекло, всё горело: лес, земля, даже сам воздух». Там-то, под Смоленском, и видели они земляка в последний раз. Ну а сами Ремезов и Левадный прожили лишь полтора месяца и умерли от ран.
Но Валентина Музалёва всё ждала. Пятилетняя Аня и двухлетний Саша ходили в ясли-сад. Сама пропадала на работе. Когда дети болели, оставляла одних. Знала: присмотрят старички-соседи Юговы. В благодарность мыла им полы, стирала бельишко. Жили одной семьёй, не считались.
Рабочий день в колхозе был по десять часов, без выходных. Всё приходилось делать: косить, заготавливать дрова, во­зить продукты для армии на лошадях до Абакана. Мужчины, зная, что у солдаток дома дети одни, в Минусинске перегружали в свои сани провизию, чтобы доставить до места назначения, а женщин заворачивали домой. Иван Сомов, Федул Сухомлинов, Кузьма Ровных — век их не забыть.
Да, в войну люди жили общими радостями и горестями. Например, на квартире у Музалёвых в разное время жили то Таня Таранец с ребёнком, то учительницы Елизавета Фёдоровна Рыбченко и Татьяна Дмитриевна Нестеренко. На день нары, на которых спали, убирались, чтобы было где детям играть. Во что они играли, сколько раз плакали, один бог знает — матери были на работе, несли свою ношу помощи фронту.
— Валя Степанова, Поля Родионова, Маруся Василевская были в войну трактористками, — вспоминала имена односельчан Валентина Васильевна.
А она пошла работать в школу техничкой. Не только пол мыла, но и стирала, и дрова заготавливала, и печки топила. Военный налог мало что оставлял семье. Сама и дети пообносились, наголодались. И все ждали весточки с фронта. В середине войны пришла похоронка на единственного брата Андрея Кошкарева.
... 9 мая как обычно пришла на работу в шесть утра. Делала своё привычное дело. А в обед кто-то из учителей радостно крикнул: «Валя, война закончилась!» Зашла она в учительскую, а там радость, смех, улыбки. Не помня себя, побежала она в угловой класс, упала на стол и забилась в плаче. К вечеру её нашли и привели в чувство.
Возвращались с фронта односельчане — кто ранен, а кто и невредим. А её сокола всё не было. Повзрослевшие дети читали то единственное письмо, а ей от этого чтения становилось ещё тяжелее. И однажды не выдержала она — бросила письмо в пылающий огонь печи.
Потянулись годы одиночества. Особенно тяжело было по праздникам. И выбелит, и выкрасит, и пирогов напечёт, и вый­дет за ворота, и окна все просмотрит, а его всё нет и нет.
— И долго вы так мужа ждали? — спросили однажды уже седую женщину со светлыми глазами.
— А я его и сейчас жду…
Выросли дети, получили образование. Выросли уже и внуки, подрастают правнуки. И все они знают своего отца, деда и прадеда только по фотографии. Живым помнила Ивана Архиповича лишь Валентина Васильевна. Сватались к вдове многие, но не захотела она детям отчима, себе другого мужа, да и душа ни к кому не лежала, и просьбу последнюю мужнину помнила. А ещё постоянно сверлила мысль: а вдруг? Ведь бывают же чудеса. Ведь писали же в газетах и в кино показывали, как родные люди через 20 — 30 лет встречаются.
Праздники Валентина Васильевна встречала у золовок. По другим компаниям почти не ходила.
— Сходишь, а придёшь вся в слезах. Если кто из мужчин пригласит на танец, а жена уже и губы на локоток — ревнует. Вроде я и не человек. Семейная женщина эгоистична, самоуверенная, боли ей бабской одинокой не понять. Так что редко я по компаниям ходила, всё больше с детьми да внуками, — печально улыбаясь, говорила Валентина Васильевна. — Конечно, век мой долог показался, ведь всё самой приходилось делать. Вот дед Плешков огород всё помогал пахать, спасибо ему большое. Баня ли прохудилась, столбы ли упали — обо всем думать надо, как сделать самой. Плохо тем, у кого мужа нет и дети далеко. Но хуже, у кого потомства совсем нет. Дети — моя радость, моя память о коротком бабьем счастье. Что ж поделаешь, если война нас несчастными сделала, молодость загубила, гнездо семейное порушила. Видно, судьба такая…

...Валентина Васильевна ушла в мир иной, оставив детям и внукам своего рода завет, как надо любить.

Абакан