(По страницам книги Геннадия Синельникова «Афганский капкан»)
Продолжение. Начало в №№ 16 — 17 от 31 января 2019 года
Минные дороги
…Шёл бой. Артиллерийский, авиационный, миномётный огонь по окопавшимся в горах душманам длился полдня. Казалось, ничего живого не должно остаться там, где падали наши снаряды. Но успеха это… не имело! Как только пехота выходила из-за скал штурмовать горы, душманы отвечали горячим свинцом.
— С самого начала мы удивлялись тому, что особой популярностью у местного населения пользуются наши автомобильные домкраты, — вспоминает Геннадий. — Их брали нарасхват, давая хорошие деньги. Через некоторое время стало известно, что «духи» умело использовали их в бою. Обложив каменную глыбу домкратами, приподнимали её над землей, копали под ней укрытие и, находясь под камнем, вели огонь по проходящим советским колоннам, оставаясь неуязвимыми для нашего огня.
9 июля 1980 года бригада, разбившись на батальоны, вышла в поход. Каждое подразделение — по своему маршруту. Водители вели технику след в след, опасаясь подрыва на мощных фугасах, противотанковых минах. Если видели на проезжей части дороги обломок доски или какой-нибудь другой предмет, объезжали его. Душманы делали мощные самодельные взрывные устройства, а доска или камень на пути следования могли быть частью этого смертоносного «сюрприза». Были случаи, когда советские солдаты подрывались, подняв с земли фонарик, авторучку или что другое. Шла ожесточённая минная война, и враги в ней, увы, преуспевали.
Я, задним числом открывая для себя тяжёлые подробности афганской войны, слушаю офицера Синельникова, который рассказывает мне сейчас эпизод боя, когда погиб Алексей Литвинов — тот самый парень из моей абаканской железнодорожной школы № 60 (ныне № 9).
Оказывается, всё это случилось на глазах Геннадия.
— Начало светать, — вспоминает он. — И вдруг ухнул один, потом второй мощный взрыв. «Мой БТР в колонне 28-й, — пронеслось у меня в голове. Надо же, как повезло!» Не дожидаясь остановки, спрыгнул на землю и побежал к дымящейся бээмдэшке. Боевую машину десанта разворотило, словно консервную банку. Из корпуса машины тянуло тяжёлым запахом. Подбежавшие солдаты вскочили на броню и стали вытаскивать беспомощные тела членов экипажа. В любую секунду могли взорваться боеприпасы, но об этом никто не думал. Из семи двоих вытащили уже мёртвыми, четверо были ранены, а одного даже не царапнуло.
Самым тяжёлым среди раненых был командир взвода лейтенант Литвинов: взрывом ему оторвало ноги. Наброшенная на его тело солдатская плащ-накидка быстро пропитывалась кровью. Лицо Алексея стало пепельно-серым. «Смертельный уголок», от переносицы до ямочек на обеих щеках, темнел, заострялся нос. Минуты жизни лейтенанта были сочтены, а он всё шептал и шептал: «Ребята, найдите мне мой нож! Я без него никуда не поеду!» Перед рейдом он показал офицерам батальона фашистский кинжал со свастикой на рукоятке. Рассказывал, что его подарил ему дед-фронтовик с наказом сохранить, вернуться живым домой и передать по наследству своему сыну, когда тот станет офицером. Вот об этой семейной реликвии сейчас в агонии и вспомнил командир взвода.
Рядом с Алексеем и другими ранеными суетился санинструктор, ставя обезболивающие уколы, делая перевязки. Убитые лежали здесь же, к ним никто не подходил: они ни в чём уже не нуждались. Запросили вертолёты для эвакуации пострадавших.
Позже мы узнали: любому «мирному» афганцу, подорвавшему несколько бэтээров или танков, платили за это десятки тысяч афганей, на которые можно было купить себе одну или несколько жён.
...Убитых и раненых доставляли к госпиталю. Их было много. Крики, стоны, всхлипывания медсестёр. Небольшая группа солдат и офицеров стояла возле лежавшего на окровавленных носилках трупа.
— Подумать только, в первый рейд пошёл капитан, и так не повезло. А ведь сам рвался сюда. Двое детей осталось, семья без квартиры. Очень надеялся, что хоть за счёт Афгана получит её. Вот и получил!..
Такими нас сделал Афганистан
Через несколько недель на одном из горных перевалов наши мотострелковые роты пытались ворваться в ущелье. Но всё было безрезультатно. Моджахеды встречали атаки советских бойцов мощным огнём. Геннадий тогда ещё раз убедился, что те, кому они помогали, защищая от душманов, то есть простые афганцы, воевавшие вроде бы бок о бок, в бой старались не вступать! И сейчас эти «друзья-афганцы» стояли в долине, не ввязываясь в схватку. Наши солдаты возмущались: «Вот басмачи проклятые!» В бою афганские солдаты демонстративно поднимали стволы автоматов вверх и «вели огонь» по воздуху, а не по противнику. Поэтому «духи» и не трогали их. Так кого, спрашивается, брошенные на вторжение в Афганистан советские войска защищали? Так постепенно в душах и умах бойцов наших частей возникало гнетущее ощущение западни…
В этой странной войне наши офицеры (да и солдаты), скрывая это друг от друга, нередко прикладывались к бутылке. И дело не обходилось, конечно, фронтовыми ста граммами, как это было в Великую Отечественную войну перед атакой. Главным и основным поводом был, как честно признаётся в своей книге автор, страх перед смертью и безысходность — ты ничего не можешь изменить в своей судьбе и жизни. Ни-че-го!
…9 октября 1980 года батальон, в котором служил Синельников, выходил из района боевой операции, неся на носилках раненого, рядового Серёжу Аракеляна. Пуля со смещённым центром тяжести вошла ему в плечо, а вышла через почку. Сколько ни колол ему санинструктор обезболивающих уколов, он всё равно безостановочно стонал, а когда обессилел и замолчал, кричали одни его глаза. Бойцы так и не успели донести его до вертолёта…
Мы сидим с Геннадием — сегодняшним, внешне спокойным, неторопливо пьём душистый чай. Но глотки получаются неровные, какие-то спонтанные, рваные. Вспоминая ту войну, он волнуется, не подавая вида. Волнуюсь и я, узнавая неизвестные мне страшные факты о той странной войне. Сейчас я намереваюсь задать ему один из главных, пожалуй, вопросов: трудно ли было убивать?
— Да, иногда меня спрашивают об этом, — отставив в сторону чашку, говорит Геннадий. — За годы войны в Афганистане я убедился, что человек — слабое и беззащитное существо, и лишить его жизни очень просто, особенно если это совершается под лозунгом какой-либо идеи и по законам военного времени остаётся безнаказанным. Наши враги: душманы, моджахеды, басмачи, партизаны, повстанцы — как бы их ни называли — они ведь тоже были людьми, как и мы, и тоже хотели жить. Но мы лишали их этого права, не задумываясь, нужно ли это Апрельской революции или нет. Так же поступали они в отношении нас…
И сейчас, хотя прошло уже 30 лет, трудно разобраться, зачем мы вошли тогда, образно говоря, в пыльных сапогах в их мечеть? Мы должны были защищать мирное население от бандитов, а с нашим приходом кровавая бойня только усилилась!
Я знал офицеров, которые вели счёт убитым, причём не с дальнего расстояния, а в упор. Иногда ножом. Страшно? Но всё это было действительно так, и мы казались себе вполне обыкновенными людьми. Просто война, на которую мы попали, превратила нас из нормальных людей в таких, какими мы стали. Не сразу, но со временем мы уже спокойно выполняли свою кровавую работу — как врач оперирует больного, как маляр красит стену, как тысячи других исполняли свои каждодневные служебные обязанности.
Выпуская очередь из автомата или пулемёта, мы радовались, когда враг падал. Мы воевали, забыв про чувство сострадания. Это были рядовые военные будни. Такими нас сделал Афганистан.
И всё-таки… Когда после разговора мы вышли на улицу, под звёздное небо, Геннадий — видно, его всё ещё мучило — снова вернулся к больной, кровоточащей теме. Нет, мой собеседник не бравировал, не рисовался. Мне и в лунном разлитом сумраке было видно его серьёзное лицо, взгляд, словно направленный в себя. Он откровенно говорил о том, что вот уже 30 лет, как в диких воспоминаниях и кошмарных снах к нему приходят образы врагов, которых он убил лично… Ему не раз и не десять раз уже приходилось просыпаться от собственного крика.
Валерий ПОЛЕЖАЕВ
(Окончание следует)
