…Ну, конечно, так запахнуть плед может только марсианка, наверное. Там, где другая собирала бы и тянула в узел, сама сбиваясь в комок, она лёгким и невесомым — как художник — движением кисти легко накидывает его на плечо. И плед ложится, как прирученный барс, элегантно, красиво и необычно. Потому что сама она — необычна.
Ирина Кононовна Кидиекова — искусствовед, кандидат исторических наук, известный в Хакасии человек, автор научных трудов, наставник множества людей из самых разных сфер — художников, политиков, учёных, журналистов… Её небольшая квартира на восьмом этаже высотного дома стараниями самой хозяйки превращена в изящную французскую шкатулку, в которой много жизни, света, искусства. И именно здесь, возле высокого окна, из которого вместо Абакана можно увидеть Париж, Санкт-Петербург, Афины, Древний Рим — это точно, я сама свидетель этого простого волшебства, она впервые рассказывает постороннему человеку о своей жизни. Жизни, которая не была цельной дорогой, признаётся сама Ирина Кононовна.
Как-то так получилось, что эпизоды её биографии имеют достаточно чёткие границы, как цветные стёклышки в калейдоскопе. Сегодня, затронутые воспоминаниями, они складываются когда тревожно, когда причудливо и замысловато, когда, согласно воле творца, по-настоящему прекрасно.
Наш народ владеет богатой историей
— Мои родители были учителя. Мама, Нина Гавриловна, учитель начальных классов, папа, Конон Николаевич, был, как сказали бы сейчас, универсальным педагогом — преподавал математику, труды, даже пению детей учил. Любимой его песней была украинская «Ой ты, Галю, Галю молодая...». И её пела вся школа, и сейчас многие, кто жив и учился у отца, могут исполнить её от начала до конца, — улыбается Ирина Кононовна.
Предки её отца и матери принадлежат к тем родам, что пришли в своё время в эти места через Кузнецкий Алатау. Легенды, истории и воспоминания об этом сохранены в долине Кюг, куда привели Иней-тас (Каменная старуха) и её муж Апсах-тас своих людей, выбрав эту землю для жизни.
— Я была первым ребёнком в семье, появилась на свет 26 января 1941 года. Потом, из-за путаницы со свидетельством о рождении, меня записали в метрике с 1943 года. Так я стала на два года моложе, и мне это нравилось, — вспоминает Ирина Кидиекова.
Через пять месяцев началась Великая Отечественная война, всех мужчин призвали защищать Родину. Как и многие, ушёл на фронт отец только что появившейся на свет девочки.
— У меня немного воспоминаний из того времени осталось. В Казановке жила моя бабушка по маме, Прасковья Лаврентьевна Кызласова (двоюродная сестра Романа Афанасьевича Кызласова, отца известнейшего хакасского историка и археолога Леонида Романовича Кызласова. — Е.А.). Я была её первой внучкой, и знаю, что мы выживали благодаря бабушке. Ещё она собирала всю жизнь этнографические экспонаты и сдавала их в музей. Часть её вышивок и какую-то одежду забрал Александр Адрианов в Минусинский краеведческий музей. В 1957 году она привезла коллекцию старинных медных вещей в Хакасский краеведческий музей. Всё это отдавалось совершенно бескорыстно, даже имени бабушки как дарительницы на этой коллекции не указано. Я обращалась к руководству музея, чтобы на предметах было указано, что они подарены моей бабушкой, но пока ничего, к сожалению, добиться не удалось.
Хочется, чтобы было справедливо. Мои родные прожили нелёгкую жизнь, но всегда стремились к тому, чтобы наш народ осознавал, что владеет богатой историей, культурой, чтобы хорошо жил на земле, но душой стремился к высокому.
«Он не стоит твоих слёз»
— Вообще история моей семьи достаточно замысловата, и поэтому в детстве, до поступления в университет, я всегда чувствовала себя немного отринутой от общества. «Враги народа» были со стороны мамы, со стороны папы моя бабушка Ликпэ, Александра Георгиевна — двоюродная сестра Степана Майнагашева, а мой двоюродный дед со стороны отца — знаменитый Хыйлаг Кидиеков, бывший правой рукой атамана Соловьёва. Ему чудом удалось избежать расправы красногвардейцев. И он скрывался в Туве. Хыйлага увековечил Михаил Кильчичаков в пьесе «Всходы» в 1930 году, его играл наш знаменитый актёр Алексей Щетинин. Сам же Хыйлаг, рассказывают, бывал в Хакасии, приходил тайными тропами. Под Кызласом, откуда родом мой отец, есть такие места, где ветви елей переплелись и опустились на землю, как шатры, — и зверя скроют, и человека спрячут. Там мой двоюродный дед встречался со своими близкими, а потом возвращался в Туву. Я искала место, где Хыйлаг похоронен. Пыталась найти свои корни и спрашивала многих, живущих там, работала с Диной Аюн, она журналистка, сейчас депутат. Только три года назад мне принесли весть, что мой дед похоронен на перекрёстке четырёх дорог, которые идут с севера, юга, востока и запада Тувы. Но сама я не видела этого места.
Конечно же, его биография сказалась на моей семье. Добавлю, что роды Кызласовых, Майнагашевых, Кидиековых были богатыми. То есть богатыми по хакасским меркам: много скота, работа с утра до ночи. В двадцатые-тридцатые годы все семьи из этих родов за редким исключением подверглись репрессиям. Моего отца репрессии «догнали» уже после войны. Он был ранен, но вернулся живым. В родном Кызласе, разобрав отцовскую усадьбу и используя этот строительный материал и другие свои средства, он построил двухэтажную школу. Но преподавал в ней немного. Из-за биографии родственников его уволили. И арестовали бы, но он также успел уехать в Туву. Тогда так поступали многие хакасы, даже имена меняли на тувинские.
Я помню, как мы с мамой и сёстрами Ритой и Раей ехали на телеге из Кызласа опять в Казановку. Получилось, что наша семья была разлучена по политическим мотивам. Папа жил в Туве, изредка приходили письма. Вернулся он только после смерти Сталина. Помню, все тогда плакали, переживали ужасно. Я тоже попыталась всплакнуть, но папа меня быстро поставил на место. «О таком человеке не стоит плакать», — сказал он.
Я стала сама по себе
Ирина Кононовна задумывается на мгновение, потом, будто повернув калейдоскоп воспоминаний под другим углом, продолжает:
— Это всё не прошло и уже не пройдёт. Я всегда чувствовала себя здесь немного чужой, будто я нахожусь в этой стране в эмиграции. И училась я хорошо, и читала много: о, какое это было наслаждение — книги! Другой мир, красивые люди, отношения. Читала я классически — когда отключали свет, забиралась под одеяло с фонариком и продолжала читать, пока книга не заканчивалась. Умения вести хозяйство, приготовить себе даже незамысловатую еду у меня не было абсолютно, и сейчас нет. Почему-то не прижилось. Видимо, родные в своё время отступились от меня с хозяйственными заботами, и я сосредоточилась на учёбе. И в коллектив школьный я всегда вписывалась с трудом, была необщительна. Казалось, этот мир не принимает меня. Подтверждение получила, когда переехала из Казановки, где была семилетняя школа, в Аскизский интернат. В девятом классе всех стали готовить к поступлению в комсомол. Помню, нас повели в райком, всем вручили значки и комсомольские билеты, а мне нет. Сказали (и это так больно для меня прозвучало): «Какая ты комсомолка, у тебя вся родня — «враги народа». Так хорошо это помню. Тогда я отстранилась от одноклассников, учителей — все дети были комсомольцами, а я… Не такая. Я стала сама по себе...
Жареные макароны и «Ригас модас»
Её вынужденная замкнутость, оторванность от реальной жизни и продиктовали девочке будущую специальность.
— Мне показалось, что раз в современном мире я чужая, значит, моё место где-то не здесь. Где же? Может, древние языки и история помогут разобраться в этом?
Окончив школу в 1957 году, Ирина Кидиекова легко поступила в Томский университет. Там на факультете филологии была кафедра древних языков, руководил которой профессор Лев Дмитриевич Тарасов, известный российский научный деятель, в прошлом заместитель директора Ленинской библиотеки, ректор Высших государственных литературных курсов, оказавшийся в Сибири за то, что не отказался от репрессированной дочери. Огромный багаж знаний, дворянская интеллигентность, умение заинтересовать студентов — он был великолепен, и студенты обожали своего профессора.
Ирина погрузилась в мир древней филологии с огромным интересом. Латынь, древнегреческий, древнерусский, палеография — для кого-то сложность неимоверная, а ей давались легко.
Эта удивительная женщина вообще ставит знание языков на первое место. Не говоря про распространённые английский и французский с немецким, ещё и индийский учила по Интернету, знает китайский, финский.
— Но сказать, что я знаю много языков, было бы неправильно — я могу общаться на многих языках, и это несложно, если разбираешься в древней филологии.
Жили тогдашние студенты коммунами, все бытовые проблемы решали сообща, убирали и готовили по очереди, и если с уборкой Ирина справлялась, то с готовкой что-то пошло не так…
— У нас старостой комнаты была Люда Красуцкая. Ей было 19 лет, и она казалась нам очень взрослой. К тому же в руках у неё всё горело — всё умела делать, училась на совесть. А уж готовила как хорошо! Она и распоряжалась, что будет сегодня готовить дежурный. Пришла моя очередь, и Люда сказала, что на первое нужно приготовить рассольник, а на второе пожарить макароны. С рассольником я худо-бедно справилась, вспомнив, как варились хакасские супы. Но вот на макароны меня уже не хватило. Я, конечно, их пожарила, — улыбается Ирина Кононовна, — но вот о том, что их предварительно ещё нужно отварить, я и не знала. В результате я больше не готовила, мне позволили только помогать закупать продукты.
Но это совсем не значило, что девушка была неумехой, просто с приготовлением пищи насущной «диалога» не получилось. А вот сделать что-нибудь нужное, красивое, даже изысканное, она смогла с первого раза без всякой подготовки.
— В университет я приехала в школьном платье — тогда многие так ходили. Но морозы в Томске наступают быстрее, чем в Хакасии, и очень рано выпадает снег. Тёплых вещей у меня не было особенно, зимнего пальто — уж точно. А Люда Красуцкая всегда покупала журналы «Ригас модас» — они тогда только начали выходить, и там были фотографии невиданных моделей с выкройками. Мне понравилось одно пальто из ткани в полоску — очень элегантное, необычное. Узнала, что нужно для пошива такого пальто: ткань, подклад, нитки. Стипендии — 220 рублей старыми — хватило на необходимое.
Попросила у Люды швейную машинку, сделала выкройку, точно выкроила детали 44-го размера, наживулила, примерила. Потом я узнала, что шить из ткани в полосочку очень трудно, нужно, чтобы везде всё совпало. У меня это почему-то получилось легко. Я не боялась, мне нужно было пальто — и я хотела именно такое.
Так получилось, что за один вечер я сшила себе очень сложное пальто. Наша староста потом просматривала все шовчики, все стыки и хвалила меня. Вообще, все были страшно удивлены: ну как так, человек ничего не умеет, и вдруг шьёт сразу пальто и справляется с этим на сто баллов. Но так я научилась шить, и потом это умение выручало меня всегда.
В Томском университете Кидиекова отучилась три года. Ей пришлось уехать по личным причинам:
— Мне вновь указали, что я иная. И вновь в очень грубой форме. Один молодой человек, сын достаточно высокого начальника, тоже из Хакасии, кстати, поэтому фамилию его я говорить не буду, начал преследовать меня, оскорбительно себя вёл. Он страшно меня ненавидел, и тогда я не могла понять причины. Думаю, это происходило потому, что я была хакаска, а этот мальчик не любил мой народ — тогда это тоже встречалось. Три года это длилось, потом я не выдержала, забрала документы и вернулась на родину. Закончила филологический факультет в Абакане.
Я вернулась в свой город, знакомый до слёз
Но поиски себя, конечно, ещё не были завершены. Если она не такая, как все, значит, должно быть в мире место, которое ждёт, где ей окажутся рады все люди?
— Я решила ехать в Ленинград, поступать в институт живописи, скульптуры и архитектуры имени Ильи Репина. Ныне это академия художеств. И поступила… Впрочем, я поняла, что нашла своё место, едва приехав в Ленинград, а учёба ещё укрепила меня в этой мысли. Мне был нужен этот город, а я оказалась нужна ему.
Моим научным руководителем была Анна Петровна Чубова, известнейший искусствовед, специалист в области древнегреческого и древнеримского искусства. Я со своим знанием латыни и древнегреческого была у неё студенткой номер один. Много ездили в экспедиции, раскапывали древнюю Ольвию — это античная греческая колония, которая располагается в Николаевской области, около села Парутино. Помню, мы с аспирантом из Сирии, Халедом, очищали огромную ойнохойю (греческий сосуд для вина очень больших размеров. — Е.А.). Больше месяца копали его, собирали маленькие сосуды, склеивали осколки, читали надписи. Море, юг, лето, счастье, интересное дело, друзья рядом — какое же это было счастливое время!
И тут глаза Ирины Кононовны становятся печальными:
— Мой друг Халед али Асаад, с которым мы полтора месяца провели внутри греческой ойнохойи, руководил музеем Пальмиры. В августе 2015 года его зверски казнили боевики «Исламского государства» (эта террористическая организация запрещена в России. — Е.А.). Они пытали его, чтобы известный археолог рассказал, где спрятано золото Пальмиры. У него было одиннадцать детей. Когда Михаил Пиотровский сообщил это страшное известие, я испытала шок. Я плакала, вспоминала, каким он был весёлым, как мы, окончив работу, ходили в Парутино, забирались в сады за спелыми фруктами, виноградом. Мы были молоды и прекрасны…
Госпожа Гоген
Так Ирину Кидиекову называли скульпторы и художники — за тропическую яркость её нарядов, изысканность образа, восточную сдержанность и терпение. Как получилось, что она стала натурщицей, расскажет она сама — и это будет ещё один кусочек яркой мозаики, тёплой, как сама жизнь.
— В Художественном институте учились люди разных национальностей — европейцы, азиаты, африканцы, и все были очень дружны. Моим хорошим приятелем был негр Винсент, сын последнего короля Ганы. Мама у него была француженка, он часто ездил на её родину и привозил нам парижские журналы мод. Для меня было огромным наслаждением шить себе наряды по французским лекалам. Я такая была яркая, шила себе роскошные просто костюмы, моднейших тогда юбок в стиле «банан» у меня было, наверное, с десяток.
И вот однажды мы с лиловым Винсентом стояли у окна. Я сшила себе платье в духе Пита Мондриана (голландский живописец, абстракционист. — Е.А.), состоящее из графических линий, где тоже было много лилового цвета, и мы смеялись и ели лиловые пряники.
Именно там и такую — вызывающе яркую, будто райская птица, невесть как залетевшая в дождливый бледный Питер, — увидел Ирину декан скульптурного факультета Михаил Аркадьевич Керзин. Он прошёл мимо, потом вернулся, остановился и сказал вдруг: «Как вам к лицу этот лиловый пряник!» — и пригласил девушку в скульптурную мастерскую.
— С тех пор я стала очень востребованной натурщицей. Все хотели меня ваять, писать, потому что я была терпелива, могла долго держать форму, позу. Все азиатские и северные образы тогда писали и лепили с меня, я позировала на оленях, конях, слонах — да на чём только не приходилось позировать! Очень много было работ — где-то они хранятся, но те, что были подарены мне, к сожалению, утрачены. Только в нашем национальном музее хранится бюст, исполненный нашей знаменитой землячкой Ириной Карачаковой-Картиной. Она меня много лепила.
Елена АБУМОВА
(Окончание следует)
