— Мам, а мам, расскажи про скрипача, — прошу я.
— А чё про него рассказывать? Жил он у одной старушки, поверху Енисейской улицы. Его Анфиса приютила, из жалости. Был этот скрыпач худущий-худущий, брючишки короткие, по щиколотку, штиблеты старые, но, видать, дорогие были, пиджачок да рубашка. А подмышкой всегда носил завернутую в холстину скрыпку. И не расставался с ней ни днём, ни ночью.
Говорили, будто жил он в Москве, играл в «яме» в театре Большом. Был первой скрыпкой в этой «яме». Всё бы ничего. Женился он, был у них пацанёнок. Это жена подарила ему скрыпку. Дорогущую, какого-то большого мастера, то ли Страни, то ли Стради, нет, не помню имя. Сняла она с себя злато-серебро, сдала в магазин и перекупила эту скрыпку у заграничного приезжего. И жили бы они не тужили, да вот судьба-злодейка помешала. Однажды жена с сынишкой собрались к нему в театр на постановку, опаздывали они и на остановке взяли машину — такси. И тут трагедия: разбились они в этой машине, все погибли, кто был там. После того затосковал скрыпач, запил горькую, не стал ходить в театр... Его и уволили с этой «ямы».
А тут ещё соседи подлили масла в огонь... Жил-то он в коммуналке. Человек тихий, спокойный, муху не обидит... Но кому-то, видать, захотелось комнат поболе... Вместо того чтобы помочь человеку в беде, соседи написали жалобу на него, что, дескать, не работает, пьёт, тунеядствует. Ну, его за тунеядство посадили в поезд и отправили в Сибирь исправляться.
— Мам, а почему он всё время играл на похоронах?
— Почему играл? Так видно, приглашали его. А может, и сам узнавал, кто, где почил в нашем околотке. Всех усопших в Абакане везли тогда по улице Тельмана, под музыку скрыпача. А уж играл-то он как!.. Я бы тоже хотела в последний путь уйти под его музыку...
— Ну ты, мама, чё как скажешь! Засобиралась... Живи долго, до ста лет!
— Ладно, не буду помирать. Как в песне поют: «Помирать нам рановато, есть у нас ещё дома дела...»
— А мы, мам, девчонками, как заворожённые, ходили следом за этим скрипачом — ведь живая музыка! Мы тогда только по радио слушали Магомаева, Зыкину. А вот классическую — Моцарта, Шопена — не слышали никогда.
— Анфисушка ещё вот чё сказывала, — вспоминает мама, — будто музыкой этой он лечит её. Она, как только прихворнёт, тот сразу за скрыпку хватается. Поиграет-поиграет, глядь, она уже и здоровёхонька, в огороде копается. Вот какие чудеса бывают!..
Уж больно скрыпач тосковал по жене и сынишке, особенно осенью. Видать, хмурая погода так действовала на человека. Бывало, выйдет за ворота, сядет на лавочку и такую музыку заведёт, аж до слёз пробирает...
— Мам, а потом скрипач куда исчез?
— Про это ничего не знаю. Кто говорит, что злые люди украли у него скрыпку, недоглядел, мол. А кто говорит, что уехал обратно в свой театр, там у него в Москве родня какая-то живёт. И Анфиса тоже ничего толком не ведает. Говорит, что свой срок в Сибири уже отбыл. А пить-то скрыпач перестал, взял себя в руки. На поминках, бывало, покушает: блинчики, тефтельки, компотом запьёт и всё. Ну, в узелок ему что-нибудь со стола соберут с собой. А кто и рублишко сунет. Вот так себя подкармливал и свою благодетельницу Анфису.
Много позже, под впечатлением этого рассказа, я написала такие строки:

Ветер во поле рябину качает,
Ветки прогнулись — кисти пылают
Ало-оранжевым светом. Играет
Осень на струнах дождей серебристых.
Вот твой Очаг на земле... Улетают
Искры в высокое небо, что мглисто.
Скрипка всю ночь до рассвета рыдает...
Травы пожухлые вниз пригибает.
Ветер во поле рябину качает.
Мир погибает и вновь воскресает...

А вот однажды не спалось, мучила бессонница. В час ночи включила канал «Культура». Шла передача о скрипаче Максиме Венгерове, концерты которого расписаны по миру на несколько лет вперед. Скрипичные произведения разных композиторов не смолкали почти до рассвета. Последняя композиция напомнила, что я уже где-то слышала эту музыку. И вдруг меня осенило! Её играл тот самый скрипач из моего далёкого-далёкого детства... А Венгеров опустил скрипку, платком вытирая крупные капли со лба, тихо произнёс: «Это прозвучал Паганини... »

Звучала скрипка скрипача,
Небесной музыкой звучала...
Возлюбленных в цветах венчала.
Крик исторгала палача.

Шкатулка древняя! Позвал
Рахманинов, Сен-Санс, Венявский.
Зал стоя вам рукоплескал,
Не отпускал. Жизнь не напрасна.

Последний звук, души — скерцо...
Потрясены! Мы что-то значим.
Впервые я, закрыв лицо,
От музыки небесной плачу...

Лариса КАТАЕВА 
Абакан